MENU
Гаряча лінія з пошуку зниклих безвісти в Україні
Документування воєнних злочинів в Україні.
Глобальна ініціатива T4P (Трибунал для Путіна) була створена у відповідь на повномасштабну агресію Росії проти України у лютому 2022 року. Учасники ініціативи документують події, у яких є ознаки злочинів згідно з Римським статутом Міжнародного кримінального суду (геноцид, злочини проти людяності, воєнні злочини) в усіх регіонах України

Я вызвала такси, а вместо него приехал водитель, чтобы меня похитить, — Жанара Ахмет

27.05.2020   
Денис Волоха
В интервью для ХПГ участница казахстанского оппозиционного движения рассказывает, как собирается предотвратить свою экстрадицию на родину, удаётся ли менять Казахстан, находясь в экзиле, и как её дважды пытались похитить казахстанские спецслужбы в Киеве.

Після рішення Верховного Суду казахстанській біженці щомиті загрожує повернення на батьківщину. © Сергій Нужненко/RFE/RL

В интервью для ХПГ участница казахстанского оппозиционного движения рассказывает, как собирается предотвратить свою экстрадицию на родину, удаётся ли менять Казахстан, находясь в экзиле, и как её дважды пытались похитить казахстанские спецслужбы в Киеве. Читати українською

Три года назад Жанара Ахмет вместе со своим малолетним сыном Ансаром сбежала из Казахстана в Киев. Украинская миграционная служба неоднократно отказывалась признавать её беженкой, а Казахстан объявил Жанару в международный розыск Интерпола, утверждая, что она не отбыла наказание по приговору больше чем десятилетней давности о якобы мошенничестве. Сама же политикесса утверждает, что дело против неё было сфабриковано, а на родине ей грозят пытки.

В феврале апелляционный суд в Киеве встал на её сторону в деле против миграционной службы. Однако 14-го мая Верховный Суд решил, что правовых оснований для предоставления Жанаре Ахмет статуса беженца — нет. Теперь она выходит на акции протеста, понимая, что в любой день может быть возвращена в Казахстан.

В интервью она рассказывает, как казахстанская власть не жалеет денег на преследование политических оппонентов даже за границей, будет ли она просить предотвратить её высылку Европейский суд по правам человека, а также о возможности демократических перемен в Казахстане.

 — Будем говорить на русском, хотя, я так понимаю, что после трёх лет жизни в Украине вы уже неплохо понимаете украинский? А ваш сын, наверное, уже и говорит хорошо?

 — Я то понимаю, но какие-то вещи могу не уловить, поэтому, буду благодарна. Да, сын говорит. Сын может, потому что он всё таки в школе учится.

 — Вы подали в Миграционную службу повторное заявление о предоставлении статуса беженца, а также уведомили Офис генерального прокурора об этом. Есть ли какая-то реакция со стороны этих органов после решения Верховного Суда? Получили ли они ваши обращения?

 — Пока я не вижу никакой реакции, потому что видимо всё таки письма эти ещё не дошли. И реакции не было, несмотря на то, что мы публично это всё заявили. Хотя с прокуратуры [Киевской] области у меня был контакт, и они получили все эти документы. Во всяком случае, на уровне помощника я точно знаю, что они их получили.

 — После решения апелляции в начале года ГМС должна была повторно рассмотреть ваше заявление о признании беженцем. Исполнила ли она решение суда?

 — ГМС подала протест в кассационный орган — Верховный Суд.

 — Согласно законодательству, решение вступает в законную силу после решения апелляции, и они должны были исполнить его.

 — Нет, у меня никаких контактов с ГМС не было. Решение суда, конечно же, не было исполнено, реакции на решение не было никакой.

 — Верховный Суд мотивировал своё решение в том числе тем, что удостоверение журналиста, которое вы предоставили, было выдано тремя днями перед тем, как вы покинули Казахстан, или даже через 3 дня после приезда в Украину, точно не помню. Можете это прокомментировать?

 — На самом деле, это документ, который выдала МФЖ — Международная федерация журналистов, и мне его выдавали 20-го февраля, но не за три дня точно. 20-го февраля я ещё не подозревала, что я буду бежать в Украину, а оставалась в Казахстане — в борьбе, продолжала свою деятельность. Второе и третье административное нарушение, на основании которых меня могли вернуть в колонию, — они возникли 23-го февраля и 9-го марта, то есть после того, как мне было выдано это удостоверение. На тот момент у меня было лишь одно административное нарушение, и у меня не было такого бедственного положения. Кроме того, я в суде судье Пащенко задала вопрос: «А почему вы определяете журналистскую деятельность каким-то удостоверением?» — Моя журналистская деятельность началась гораздо раньше, и мы это доказали тем, что мы привезли газету «Трибуна», показывали многочисленные скрины моих публикаций. Конечно, это абсурд полный, когда тебе приходится доказывать свою журналистскую деятельность по наличию удостоверения, а не по своей деятельности.

 — Ранее Миграционная служба не увидела давления на вашу семью со стороны казахстанских властей, и даже приводила это как аргумент в пользу того, чтобы не признавать вас беженкой. Сейчас же вы указываете давление на близких в Казахстане как вновь обнаруженное обстоятельство. Действительно ли ситуация усугубилась или раньше об этом просто не говорили?

 — В связи с тем, что я первое своё заявление подавала 1-го июня 17-го года, на тот момент мы указывала всего один фрагмент давления, и он был указан в заявлении. Там говорилось о том, что всех моих родственников вызывали в полицию, угрожали: говорили о том, что они должны со мной связаться, объяснить, что я должна вернуться и так далее. Сам такой факт, конечно, был сразу, но поскольку в дальнейшем все наши действия были уже после того, как я подала это заявление, и в ДВК (Демократический выбор Казахстана — оппозиционная партия, созданная в 2001-ом году казахстанским бизнесменом Мухтаром Аблязовым, который, отсидев год тюрьмы на родине, бежал во Францию, — авт.) я вступила позже — ДВК появился в апреле [2017-го года], — я этот факт старалась не озвучивать. Объясню почему — потому что, на самом деле, это небезопасно было на тот момент, поэтому мы старались это не обсуждать.

 — Я правильно понимаю, что вы выплатили все гражданские иски по вашему казахстанскому делу о якобы мошенничестве?

 — Они не гражданские, они называются «в уголовном порядке». Все эти иски были исполнены ещё во время судов, в девятом году. Это говорит о несоразмерности наказания, невозможности что-либо доказывать в Казахстане и так далее. И когда ты попадаешь под следствие и при этом стараешься сделать всё, чтобы к тебе никаких претензий со стороны правоохранительных органов не было, — а тебя всё равно закрывают на семь лет, подвергают конфискации всё твоё имущество, и твоего грудного ребёнка лишают матери — это ненормально. А при этом, я считаю до сих пор, и считаю, что у меня будет возможность это доказать, когда мы добьёмся смены режима, — что этот приговор был неправомерным. Меня пытали, надо мной издевались, запугивали моих детей. Там просто ужасные вещи происходили. По искам там всё было исполнено. Единственное, очень маленький кусочек средств мы не смогли погасить в суде, и то не потому что мы не могли, а потому что у нас их намеренно не взяли: следователь запугивал ту сторону и каких-то 10 тысяч люди не взяли, и продолжало оказываться давление. Мы их закрыли чуть позже, когда я уже освободилась. То есть у меня исков нет, и по этому уголовному делу, извините, я восемь лет отбывала наказание, включая конфискацию, включая вот эти все вещи.

У 2017-му році Жанарі Ахмет довелося місяць відсидіти в українському СІЗО, перш ніж її взяла на поруки на той час депутатка Світлана Заліщук. © hromadske.ua

 — Восемь лет вы находились в колонии?

 — Полтора года я находилась в тюрьме и колонии, и ещё шесть с половиной лет я находилась, совершенно неправомерно, на режиме пробации. Да, мне дали отсрочку по достижению четырнадцатилетнего возраста моим сыном — то есть до ’21-го года. Но законы Казахстана претерпели множество изменений, и начиная с 2011-го года была масштабная гуманизация, к которой меня тоже не подпустили. Мне было отказано в гуманизации, в амнистии и так далее, хотя все женщины, которые находились на отсрочке, не имели никаких нарушений, — они получили эту гуманизацию, в результате чего их срок был повально сокращён до пяти лет. Мне до пяти лет этот срок не сократили. Служба пробации по политическим мотивам возбудила на меня нарушение (дело о нарушении, — авт.) сразу перед тем как подошёл мой срок освобождения. И таким образом они продлевали мне эти сроки — незаконно совершенно, и делали они это исключительно на политических основах, и мы это доказали в суде апелляционном, который мы выиграли, — там всё написано. Я предоставила в миграционную службу такой пакет доказательств, который невозможно проигнорировать: видеозаписи, протоколы со службы пробации, где прямо видно было, что они создавали давление специально, чтобы удерживать меня на пробационном режиме, и если бы я не уехала — я бы до сих пор была либо под пробацией либо в тюрьме.

 — Но, тем не менее, якобы потерпевшие от ваших действий всё равно приезжали в Киев на суды по экстрадиции?

 — Ну, во-первых, для того, чтобы признать людей потерпевшими, нужно решение суда, согласитесь. Ко мне приезжали люди, которые… Я, например, Светлану Пашаеву впервые вижу (видела, — авт.) в своей жизни.

 — То есть эти люди даже не имеют отношения непосредственно к вашему делу?

 — Конечно. К уголовному делу, в рамках которого меня преследует Казахстан, эти люди не имеют никакого отношения. Они сюда приезжали только для того, чтобы создать этот шум в прессе, выставить меня мошенницей, выставить себя потерпевшими, — это всё делалось сознательно. И простите, на какие средства четыре раза в Киев приезжает группа людей из Казахстана, которую я, по их мнению, обобрала? То я у них золото забрала, то машины, деньги, — они даже в СМИ не могли единую концепцию выстроить, и везде говорили разные вещи.

 — У вас и в комментариях на фейсбуке время от времени появляются фейковые аккаунты, которые абсолютно пустые, но пишут какие-то гадости вам.

 — Это сознательная политика, и понятная политика: это же самое простое — создавать вот такое давление и создавать общественное мнение, что я на самом деле мошенница, а не политический беженец. Это же очень просто, когда у тебя все ресурсы: государственные СМИ, финансовые, силовые, — пожалуйста —  делайте, что хотите. Любого человека возьмите — и сделайте из него кого-угодно.

 — В одном из своих интервью вы говорите, что то, за что вас осудили в Казахстане, не являлось бы преступлением в Украине. Вы или ваш адвокат пытались это подтвердить в украинском суде? Ведь это одно из главных условий экстрадиции по украинскому уголовному праву — признание Украиной преступления, за которое осудили в другой стране.

 — Нет, поскольку в суде, во-первых, эти вещи не рассматриваются — по закону, я так понимаю. По сути, они не разбираются. Кроме того, Казахстан за неотбытие срока меня разыскивает, и если с этой точки зрения подходить — что я там что-то не отбыла, — ну, это тоже не выдерживает никакой критики: я вам уже объяснила, как работает служба пробации, и именно служба пробации создавала политическое давление и преследование, и нереально было отбыть в Казахстане этот срок. По закону я его должна была завершить в сентябре 15-го года, но, начиная с этого времени, мне начали выносить нарушения, взыскания и всё остальное.

 — Вас дважды пытались похитить в Киеве. Расскажите об этом.

 — Первый раз это было как раз в октябре 2017-го года. Да, я видела, что за мной установлена слежка, меня фотографировали, ходили за мной, за моим ребёнком, в школу провожали туда-обратно. Конечно, было страшно, и мне были непонятны мотивы этого всего. Я знаю, что возле дома двое суток стояли две машины, там восемь человек — мне это потом охрана всё рассказывала, подтверждала. (…) Меня обманным путём выманили на лестничную площадку. Когда я вышла на площадку, меня силой потащили вниз, мне пришлось отбиваться, кричать: «На помощь!» Меня не пускали в квартиру — одеться там, что-то взять. Говорили, что меня «лишь на часик свозят в прокуратуру» и вернут быстро, чтобы я с ними спокойно прошла, без криков. Но я понимала, что это будет похищение, поэтому моей задачей было всеми силами привлечь к себе внимание. Поэтому, после долгих уговоров, я согласилась. Сказала, что я с ними поеду, но при одном условии — что я возьму с собой ребёнка. Таким образом, у меня была возможность вернуться в квартиру, и уже из окна я не ребёнка звала своего, а кричала охрану, просила прийти мне на помощь, кричала, что это похищение. И действительно пришла охрана и нам с огромным трудом удалось вызвать полицию — только это меня и спасло. Люди, которые приехали это осуществлять, исчезли. И хотя у нас есть видео и фото по этим людям, мы обратились в прокуратуру, даже был запрос депутата Верховной Рады Светланы Залищук, — всё это дело спустили на тормозах. А второе похищение было… тяжело на самом деле такие вещи переживать… вторая попытка — тоже было две машины, тоже за мной была установлена слежка — меня предупредил охранник. Я вызвала такси, чтобы ехать на майдан — у нас там была акция запланирована — и вместо машины, которая должна была приехать по вызову, она ехала долго, около сорока минут, — приехал водитель, у которого были планы меня похитить. Но поскольку я в этот момент снимала машину, которая была припаркована и следила за мной, со слов охранника, несколько дней, — я в машину к этому человеку садилась с записью, и у него было чувство, что я записала всё и успела передать. И поэтому он начал предлагать заехать к нему домой, чтобы он мог взять с собой зарядное устройство, потом он начал предлагать мне заехать на заправку, — в общем, я сразу поняла, что человек этот опасен. Я старалась не выдавать, что я его распознала, сказала, что очень спешу, что я журналист, меня на майдане ждут. Предложила ему свой павербанк сначала — как бы его план нарушился, и тогда он решил заехать на заправку. Естественно, ему просто нужно было получить команду, потому что он видел, что я отправила запись машины, салона и его внутри. Это у него сложилось такое впечатление. На самом деле, в его машине был полностью отключен интернет — я не знаю, как они это делают, у нас такое уже было возле офиса, нам подавляли полностью интернет и всю связь, когда проводили мы митинги. Я поняла, что это ситуация аналогичная, и что это очень опасная ситуация, поэтому он заехал на АЗС, я не возражала, а после этого сразу же бежала, кричала, просила о помощи.

 — Когда это было?

 — Это было пятого июня, в восемнадцатом году. Я написала заявление в полицию — приехала полиция, там свидетели были, машину видели, всё записали. Но, опять же, я получила ответ от Национальной полиции, что такого они не расследовали, хотя они меня даже не приглашали никуда, по большому счёту.

 — После этого слежка прекратилась или вы и дальше ощущаете на себе давление?

 — Ситуативно возникает давление, когда мы в Казахстане начинаем организовывать какие-то масштабные мероприятия: митинги, акции, — на нас всегда возникает слежка. Здесь постоянно проживают люди, которые за нами следят. Мне периодически звонят эти люди, пытаются договориться: например, выпросить у меня технику в обмен на деньги. «Дайте нам какой-то ваш компьютер, и мы от вас отстанем, а от нас ваши спецслужбы отстанут, и мы все мирно разойдёмся», — такие вот абсурдные разговоры. Потом мы видели большую группу людей, уже напрямую казахов — обычно они нанимали людей здесь, в Украине — которые здесь поселились, прямо над нашим штабом. Эти люди открыто за нами следили, мы тоже их фотографировали, здоровались. Понятно было, что это люди из спецслужб. Кстати, они во время карантина исчезли, а до этого они постоянно присутствовали в нашей жизни.

 — Вы неоднократно заявляли, что планируете обращаться в Европейский суд по правам человека. Собираетесь ли вы, ваш представитель, — просить суд применить правило 39, то есть специальные меры,чтобы предотвратить вашу высылку в Казахстан?

 — Да, разумеется. Адвокаты на этом настаивают. Все меры, которые нам рекомендуют делать адвокаты, — мы их, конечно же, будем делать.

 — Вы три года живёте в Киеве. Вы уже здесь обустроились? Где брали деньги на жизнь и на защиту себя в судах? Вам кто-то помогал?

 — Нам помогают, конечно, потому что мы ведём огромную общественную работу. Нам помогают всеми силами все, кто могут, казахстанцы. Это достаточно сложно, потому что нашу организацию назвали экстремистской, и люди, которые помогают экстремистским организациям, — они подвергаются преследованиям в уголовном порядке, и конечно, мы вынуждены скрывать источники, которые нам помогают.

 — Насколько активно вашей организации удаётся влиять на политические процессы в Казахстане, находясь в экзиле?

 — Я считаю, что с исторической точки зрения мы совершили огромный прорыв, изменили сознание людей — люди осознали, что у них есть права. У нас были огромные митинги во время выборов в прошлом году. Вы понимаете, что когда задерживают 6 тысяч человек — за то, что они вышли и требовали справедливого голосования, — шесть тысяч это на самом деле масштабная цифра. Даже когда мы говорим о том, как Москва выводит людей на «марш миллиона», — мы сделали замеры, что 850 человек арестовано было. А у нас было шесть тысяч. Людей развозили по разным городам. То есть, против нашего народа бросили целую армию из правоохранительных органов, военных, нацгвардии и так далее. Поэтому я считаю, что та работа, которую мы ведём, — она не просто заметная — она реально влияет на изменения в Казахстане. Из-за нас переписывают законы, идут навстречу людям, предоставляют пособия, улучшают жизнь хотя бы частично. Допустим, мы проводим митинг по бесплатному образованию — у студентов появляются дополнительных 20 тысяч грантов, ради них начинают строить общежития; проводим митинг за достойный образ жизни — нашим многодетным матерям, пусть избирательно, пусть с боем, — но начинают что-то платить. Во время карантина, 16-го марта, мы делаем заявление о том, чтобы людям выплатили деньги, пока они сидят на карантине. Государство со скрипом, опять же, избирательно, но всё равно минимальную заработную плату стало выплачивать, четыре миллиона человек получили деньги. Поэтому я считаю, что то, что мы создаём в Казахстане, — имеет результаты, они заметны, люди это понимают, и общество значительно изменилось.

 — Насколько казахстанское общество готово к переменам?

 — Я бы сказала, что все предпосылки созданы, осталось сделать совсем чуть-чуть. Мы готовы к переменам. Мы уже в каком-то шаге от цели, я бы так сказала. Потому что, если вернуться к Казахстану трёхлетней давности, когда люди даже не понимали, что такое парламентская республика, и Казахстану сегодняшнему, когда люди ясно осознают, отдают себе отчёт, чего они хотят, какую страну, чего они требуют, каких перемен, как они собираются эту страну менять, кто виноват, что страна уже столько времени живёт вот в этом вот всём, почему у нас есть политзаключённые. Это невероятно, что произошло с людьми. Я считаю, что мы очень близко. Казахстанцы — они к переменам готовы, нам недостаёт совсем чуть-чуть: критической массы, которая сможет сменить этот режим. То, что происходит каждый день, — обостряются отношения между обществом и властью, а у нас локально — то учителя, то рабочие, то многодетные матери, то ещё кто-то, — выходят. Не говоря уже о политических активистах. На сегодняшний день у нас огромная работа проведена, освобождено очень много политических узником. Это тоже благодаря тому, что наш народ изменился и стал требовать свободы.

 Поділитися