21 мая Андрею Дмитриевичу Сахарову исполнилось бы 80 лет

В нашем домашнем архиве есть несколько очень дорогих для меня вещей. Одна из них — фотография Андрея Дмитриевича Сахарова, подаренная им Ксении Михайловне Великановой и переподаренная мне. Вот как это случилось.

Ксения Михайловна, или, как ее называли близкие, Ася Великанова умерла четырнадцать лет назад от рака. Это был очень светлый человек, мужественный и стойкий. Она принимала участие в выпуске "Хроники текущих событий", была членом Московской Хельсинкской группы, много помогала семьям арестованных пра-

возащитников. Ее от лагеря спасла инвалидность по онкологическому заболеванию, почти десять лет она прожила с метастазами. Мы дружили с Асей, и я, будучи в Москве, всегда заходил к ней.

В начале июня 1985 года я приехал в Москву. Ася в большой тревоге: неизвестно, что с Андреем Дмитриевичем. 1 мая пришло письмо его коллеге по ФИАНу, что Сахаров голодает и что он в больнице. Буквально накануне этот человек умер, его родные боятся отдать письмо, только рассказали о нем по секрету. Но были фототелеграммы от Елены Георгиевны Галине Евтушенко (доверенному лицу Е.Г. Боннэр в Москве) и детям в Америку: все в порядке. 21 мая Ирина Кристи (матема

тик, близкий друг Сахаровых, именно она сумела поговорить с Сахаровым годом раньше, когда Елену Георгиевну арестовали, и он начал голодовку), эмигрировавшая в Америку, заявила в интервью "Голосу Америки", что сейчас Сахаров не голодает. Однако дети Елены Георгиевны, почуяв неладное, сделали графоаналитическую экспертизу, оказалось, что фототелеграммы подделаны. Что же московские?

Ася дает мне тексты. Читаю. "У нас все в порядке. Пришли мне колготки и ноотропил Андрею. Поздравляю с днем Победы, поздравьте такого-то (увы, не помню фамилию — Е.З .). Просыпаюсь и курю, как сказал поэт. Кстати, поздравьте и его тоже". Стоп! Это же Межиров! Полностью вся строфа такая:

"Жизнью шутит он моею,

И у смерти на краю

Обсуждать приказ не смею —

Просыпаюсь и курю".

Ася этих стихов не знает. Читаю ей. Говорю, что, по-моему, это намек, который они пропустили. Я, когда пишу в лагерь или за границу, постоянно этим пользуюсь: шифрую то, что хочу сказать, строчками стихов, и проходит.

Ася совсем разволновалась: "Что же делать? Если что-то с Андреем Димитриевичем случится — мы себе этого не простим. И никого нет, кто бы мог туда поехать!"

Решаю — еду. У меня в Горьком есть друг, математик, Наталья Орестовна Рябина. Она близкий человек, поможет при необходимости.

Ася показывает мне фотографии — я плохо представляю, как Сахаровы выглядят, — дарит одну из них, называет адрес: проспект Гагарина, 214, рисует план улицы, дома, показывает, где милицейский пост, где балкон Сахаровых на первом этаже, называет время, когда Сахаровы выходят на него "гулять".

Еду на вокзал: билетов нет на неделю вперед. Звоню Наташе в Горький. Оказывается, она в Москве! Бегу к ней. Выясняется, что она знакома с физиком, который допущен к Сахарову, и этот физик иногда рассказывает в своей компании про Андрея Дмитриевича. Сегодня же Наташа уезжает домой.

Ася придумывает следующую комбинацию: Наташа узнает, что может, пишет письмо в Москву Асиной знакомой, та принесет письмо Асе, а Ася передаст информацию на Запад. Сахаров в письме должен называться "дядя".

Эта цепочка работала до самого отъезда Елены Георгиевны в Америку и позже. Мы узнали, что Сахаров в областной больнице. Перед тем, как его положить, полностью заменили медицинский персонал отделения: врачей отправили в отпуск, санитарок и медсестер перевели в другие отделения. Сахарова кормят искусственно, на прогулки не выпускают, а потом он уже и сам не мог. Чтобы не допустить его общения с больными из отделения, забрали телевизор.

Наташа умудрилась даже попасть в это отделение, навещала свою знакомую. В списках больных внизу Сахаров не значился, номер его палаты просто отсутствовал в общем перечне. У входа в отделение — два сотрудника КГБ, у входа в палату еще один, в соседней палате двое и еще один в палате с Андреем Дмитриевичем.

Сахаров голодал с 16 апреля (в больнице с 21 апреля) по 11 июля и с 25 июля (в больнице с 27 июля) по 23 октября — всего 176 дней (в 1984 году он держал голодовку в больнице 124 дня), с женой он не виделся за это время ни разу. Но он добился своего: Елене Георгиевне дали разрешение на выезд в Италию и США для лечения и встречи с детьми и внуками. Однако эти голодовки подорвали его здоровье.

А в это время на Западе подонок Виктор Луи показывал сфабрикованный фильм, призванный успокоить западное общество. Академик ест, академик прибавил в весе, академик гуляет, академик получил препринты. Кадры 1984 года выдавали за кадры 1985, вставляли многочисленные кадры, снятые скрытой камерой, — медицинский осмотр начала апреля 1985 года, беседа за чаем.

Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна были в полной изоляции с 4 мая 1984 года до 8 декабря 1986 г., когда в Чистопольской тюрьме умер после длительной голодовки Анатолий Тихонович Марченко. Эта смерть открыла новое время. 9 декабря убрали милиционеров и поставили телефон. Позвонил Горбачев, сказал: "Андрей Дмитриевич, возвращайтесь в Москву и продолжайте свою патриотическую деятельность". Через неделю Сахаровы в Москве. Жить ему оставалось три года.