MENU
Гаряча лінія з пошуку зниклих безвісти в Україні
Документування воєнних злочинів в Україні.
Глобальна ініціатива T4P (Трибунал для Путіна) була створена у відповідь на повномасштабну агресію Росії проти України у лютому 2022 року. Учасники ініціативи документують події, у яких є ознаки злочинів згідно з Римським статутом Міжнародного кримінального суду (геноцид, злочини проти людяності, воєнні злочини) в усіх регіонах України

Дочь Антонины Болюры Алена: “Я хотела бы взглянуть в глаза тому, кто отдал приказ уничтожить мою маму"

06.07.2004    джерело: «Вечерние вести», 10 июня 2004 г.

Когда Алена пыталась в приоткрытую дверь взглянуть на больную мать, грузный, почти квадратный, милиционер крикнул: «Пошла вон отсюда. И что б я ноги твоей здесь больше не видел».

События в Институте кардиологии имени Стражеско 4 июля в Киеве напоминали сцену из фильма «Семнадцать мгновений весны». Эпизод, где Штирлиц идет по коридору фашистского Генштаба, а вдоль стен, на каждом зигзаге маршрута, забрасывая руки за спину, принимают стойку «смирно» вымуштрованные и натасканные эсэсовцы.

Штирлиц шел долго, коридор казался бесконечным, а количество солдат нескончаемым…

Четвертого июня в 21.30 около трех десятков омоновцев, оккупировавших хорошо известное в Украине и за ее пределами лечебное заведение, перекрыли все выходы и входы, на каждом углу внутри помещения выставили по вооруженному до зубов охраннику. Их было много, можно только представить, какие мысли при виде такого количества омоновцев посещали пациентов и недоумевавший персонал. Здравомыслящему человеку трудно поверить, что такую ораву здоровых верзил бросили… нет, не против изворотливого, удачливого и изощренного в шпионских делах Штирлица, а против несчастной больной женщины почтенного возраста — Антонины Болюры. Омоновцы не церемонились с врачами, настаивавшими на необходимости оказания безотлагательной помощи и госпитализации больной. Едва передвигающуюся женщину подняли с больничной кровати и увезли в неизвестном направлении. В качестве пациента клиники она пробыла всего несколько часов, после того как потеряла сознание во время судебного заседания в Шевченковском суде столицы.

Арест Антонины Болюры происходил на глазах ее дочери Алены, которая пришла в больницу, чтобы передать матери лекарства и свежие фрукты. Мы обратились к Алене с просьбой рассказать о событиях того дня и их предварявших.

— Алена, что случилось в суде, почему Антонина Болюра потеряла сознание?

— В Украине многолетнее судебное преследование с использованием методов психологического и физического воздействия способно подкосить здоровье даже олимпийского чемпиона по культуризму, а тем более уже немолодой женщины. Я молю Бога, что обошлось только обмороком, — учитывая «букет» маминых болезней, могло быть и хуже. Ее здоровье буквально сломали. Как может чувствовать себя человек, которого периодически бросают в «суперкомфортные» условия украинской тюрьмы, истязают морально и физически, почти ежедневно показывают по телевизору как последнего преступника? Подчеркиваю, речь идет о порядочном человеке, никогда не переступавшем закон. Мама не совершала ничего противозаконного, и все эти преследования имеют исключительно политическую подоплеку.

Находясь в клетке для подсудимых, в какой-то момент она начала сползать на пол. У меня внутри екнуло, нахлынул дикий страх. Судья прервал заседание и распорядился вызвать скорую помощь.

— Когда прибыли врачи, оказывалась ли тогда помощь?

— Какая помощь? Ей даже под голову ничего не подложили. Единственное, позволили адвокатам передать через решетку стакан с водой. Судьи молча удалились из зала, состояние мамы их абсолютно не волновало. 40 минут до прибытия врачей она лежала на голой скамье в клетке для подсудимых. Я даже не знала, жива она или нет.

Бригада скорой помощи замеряла давление — оказалось под двести. Сделав укол, врачи потребовали немедленной госпитализации. Они опасались худшего. Я бросилась искать судью, с разрешения которого маму можно было забрать из зала суда. Однако, председателя словно сдуло ветром, в конце концов ответственность за госпитализацию взял на себя его заместитель. Это забрало уйму времени.

— Как приняли «неблагонадежного пациента» в Институте кардиологии имени Стражеско?

— Я вместе с адвокатами настояла, чтобы маму отвезли именно в эту клинику. Там она лечилась раньше, там знали историю ее болезни. Но, приехав туда, маму отказались оформлять. Как сказал один врач: «Нам за прошлый раз влетело. Звонили такие шишки, что и представить трудно. Хорошо, хоть никого не уволили».

— Фамилию врача можете назвать?

— Не хочу навредить хорошему специалисту, пусть лучше лечит людей, чем его выбросят из Института. Полчаса мама ждала в машине скорой помощи, пока решится вопрос ее приема в стационар. Я бегала к ней через каждые пять минут, успокаивала, просила потерпеть. А она мне полушепотом говорит (не могу вспоминать без слез)… «Прости, доченька, я скоро умру». В тот момент меня одолело такое отчаяние, что я готова была рыдать безудержу. А еще, помню, почувствовала ужасную душевную боль и страшную обиду на собственное бессилие и невозможность помочь самому близкому и родному человеку.

— Но ведь все-таки приняли. Значит, либо кто-то дал разрешение, либо врачи сами пошли на мужественный поступок?

— Думаю, они просто не захотели брать грех на душу… Они поняли, может случиться непоправимое. Я благодарна врачу, принявшему маму. Это человек с большой буквы. Он сказал: «Забудьте о кошмаре, преследовавшем вас за стенами нашего института, здесь вы обычный пациент, и мы вас обязательно будем лечить». Услышав такие искренние и сердечные слова, мама расплакалась.

— Вы остались в больнице?

— Я поехала на рынок, купить фрукты. Вернулась около 8-ми вечера, покупки передала через охранников. Их было трое у дверей больничной палаты. Через приоткрытую дверь заметила, что лицо мамы было в отеках, глаза едва виднелись, руки в области вен синели от уколов. К телу тянулись проводки от аппарата с монитором. Врач потом объяснил, что этот аппарат должен был предупредить ухудшение работы сердца.

В половине десятого охранники вдруг вскочили со своих мест, как ошпаренные. В начале коридора появились два высоких милицейских чина. Я не разбираюсь в погонах, но, кажется, у каждого их них было по три больших звездочки. Один из них, большой, грузный дядька, увидев меня, заорал: «Ты что здесь делаешь? Пошла вон отсюда. И чтоб я ноги твоей не видел». Я пошла к врачу, по дороге встретила еще восемь человек милиционеров в мышиной форме. Через некоторое время, их стало еще больше, около трех десятков, нельзя было протолкнуться. Внизу стояла машина, и я решила, что это, скорее всего, приехала смена охране. Я была совершенно спокойна, даже не могла представить, что тяжелобольного человека могут стащить с больничной койки, отключив от жизнеобеспечивающей аппаратуры.

Это продолжалось довольно долго. Я вышла на улицу. А вернувшись, врачи сообщили, что маму увезли. Это был шок, помню, выпалила: «Вы шутите!». Прибежав к маминой палате, я увидела пустую кровать. Врачи рассказали, что все это время армия вооруженных людей ждала, пока мама соберет вещи. Говорят, она послушно, опираясь руками о стены и пошатываясь, исполняла приказы главных милиционеров.

— Где теперь содержится Антонина Владимировна?

— В Лукьяновском СИЗО. В той же камере, что и раньше. Можно сказать, в «именной».

— Если мне не изменяет память, этой зимой ваша мама была освобождена из СИЗО по состоянию здоровья. Каким было заключение врачей?

— Тогда врачи поставили диагноз кровоизлияние, микроинсульт, гипертоническая болезнь второй степени и хронический пиелонефрит. После суда 4 июня обнаружилась еще ишемическая болезнь сердца. Если раньше говорили только о ее признаках, то теперь о развитой форме болезни. Врачи уверены, что переживания в связи с судебным процессом привели к выбросу повышенной нормы адреналина и нарушению стабильной работы сердца.

В марте маму направили на амбулаторное лечение по месту жительства, в Днепропетровск. По заключению врачей, с таким диагнозом было необходимо как минимум три с половиной месяца домашнего ухода.

Несмотря на то, что требовалось продолжать усиленное лечение, и мы исправно, согласно закону, предоставляли справки о состоянии здоровья, на 11 мая назначили заседание столичного Шевченковского суда. Но мы об этом узнали только 13-го. Умышленно или нет, не знаю, но повестку нам вручили только через два дня после того, как суд состоялся. Я лично ездила на почту, забирала повестку, — там хранится моя подпись, подтверждающая дату получения.

Не вняв ни заключениям врачей, ни тому факту, что повестка пришла с опозданием, суд принял решение о силовом приводе. Маму это потрясло. Она не могла понять «почему?», ведь она ни в чем не виновата.

— А 17 мая ее госпитализировали в Институт кардиологии…

— Да… 15 числа она приехала в Киев из Днепропетровска, где находилась на амбулаторном лечении по месту жительства. Помню, сильно переживала, повторяла: «Сейчас за мной придут! Сейчас придут!» Самое страшное для нее было снова оказаться «там». 17 мая у нее начались жуткие головокружения, стоял невообразимый шум в ушах. Маму забрали в больницу с диагнозом гипертонический криз.

В больницу позвонили из суда и сообщили, что относительно нее изменена мера пресечения. В эти дни в клинике проходил семинар общереспубликанского уровня, в нем принимали участие медицинские светила со всей Украины. Собравшись на консилиум и обследовав маму, они подтвердили гипертоническую болезнь второй степени. Подтвердили также другие диагнозы, поставленные ранее. Все выводы были предоставлены суду, однако, я до сих пор не могу понять логику действий судьи Шевченковского суда Александра Шостака, — он, несмотря ни на что, принял решение о взятии под стражу с последующим содержанием в СИЗО.

Я не верила, что такое может случиться. Ведь закон позволяет содержать под арестом в палате. Зачем им надо было истязать больного человека? 17 июня приехали три охранника, надели наручники, а когда увидели, что мама плохо передвигается, они ее тянули за «браслеты», словно скотину на поводу. Молодые парни, по возрасту годившиеся в сыновья, грубо затолкали в машину, порвав при этом ее одежду.

— Адвокаты обращались к суду с просьбой снова изменить меру пресечения на подписку о невыезде?

— Конечно же, обращались. Но судья отказал. Это случилось как раз на судебном заседании 4 июня, когда маме стало плохо, и она упала в обморок.

— Какие условия в камере, где содержится Антонина Владимировна?

— Камера — 10 квадратных метров. На этой, с позволения сказать площади, содержатся 4 человека — мама и еще трое девушек. «Удобства» — здесь же. Прогулка раз в день, но мама не в состоянии самостоятельно передвигаться, она остается в камере, хотя свежий воздух ей крайне необходим. В камере нет окна. Одна из девушек, оказавшаяся прекрасным человеком, заботится о маме как родная дочь. Спасибо ей огромное, если она и совершила какой-либо проступок, я верю, что ее сострадание найдет отклик высших сил.

— Что бы вы хотели сказать сегодня тем, кто организовывает преследования вашей матери?

— У меня нет обиды на исполнителей, хотя удивляет, что они так безропотно подчиняются приказаниям, и даже усердствуют, проявляя грубость и физическое насилие к невиновному. Я знаю, они действуют из-за страха. Я чувствую их страх. Но они должны понимать, что, если хотя бы один из них найдет в себе мужество не выполнить приказ, идущий вразрез с понятием совести, морали и закона, его примеру последуют десятки и сотни других. Что же касается заказчика этого дела… Мне хотелось бы взглянуть ему в глаза, чтобы увидеть, есть ли там хоть капля человечности и сострадания. И спросить о его родителях? Пусть расскажет им, как он уничтожает мою маму…

— Как переносят близкие судебные преследования вашей матери?

— Бабушка ничего не знает о последнем аресте. Я переживаю, что ей кто-то может рассказать. Бабушке ни в коем случае нельзя волноваться, состояние здоровья, увы, тоже заставляет быть осторожным. Дедушка… Он умер 27 декабря прошлого года. Маму тогда, зимой, освободили неделей раньше. Дедушка сказал: «Вот видишь, доченька, я тебя дождался». Мама подержала его за руки. Так они в последний раз попрощались…

(«Вечерние вести», 10 июня 2004 г.)

***

Председатель парламентского комитета по вопросам здравоохранения, материнства и детства Николай Полищук обратился к Леониду Кучме с письмом, в котором просит президента, как гаранта Конституции Украины, принять неотложные меры по обеспечению Антонине Болюре (бывшему главному бухгалтеру корпорации ЕЭСУ) конституционных прав на жизнь, здоровье и получение надлежащей медицинской помощи

В письме-обращении к президенту известный и авторитетный врач, председатель Комитета ВР по вопросам здравоохранения, материнства и детства предупреждает, что непредоставление А.Болюре своевременной и квалифицированной помощи может привести к ее смерти.

(«Вечерние вести», 10 июня 2004 г.)

***

Георгий Селецкий:

Последние действия украинских карательных органов против бывшего бухгалтера корпорации ЕЭСУ Антонины Болюры доказали, что Рубикон, отделявший режим Кучмы от обычного фашистского режима, перейден. Если раньше неудобных для власти граждан тихо истязали за стенами райотделов милиции, то теперь беззащитных людей убивают прямо на глазах у потрясенных свидетелей.

Показательно, демонстративно — только за то, что жертва в свое время общалась, работала, виделась с лидерами выступающих против режима сил.

Действия спецназовцев по отношению к Антонине Болюре адекватны покушению на ее жизнь, поскольку вследствие этих действий она может просто умереть. Таким образом, их действия можно квалифицировать как попытку убийства (ст. 115 КК, ч.2), неоказание помощи лицу, находящемуся в опасном для жизни состоянии (ст. 136 ч.3), истязание (ст. 127 ч.2), что все вместе тянет на пожизненное заключение. Но официально это почему-то называется не преступлением, совершенным с особой жестокостью, а судопроизводством.

Как сообщил источник в руководстве МВД (даже в этом ведомстве есть люди, у которых остались еще честь, совесть и элементарное чувство справедливости), сразу после того, как Болюру госпитализировали из зала суда, в администрации президента прошло целое совещание, посвященное «вопросу Болюры». Руководители государства оставили свои важные государственные дела и срочно собрались обсудить дальнейшую расправу над ней. То есть решение об аресте больной женщины — это не плод болезненной ненависти отдельного милицейского чина, а санкционированная высшей властью операция, которая лишний раз свидетельствует: фашизм в Украине является государственной политикой.

Версий причин такого дикого разгула милицейского беспредела может быть только две. Первая — Болюру максимально быстро забрали из реанимации именно потому, что ее состояние могло стать свидетельством преступности методов власти. Ведь факт ее госпитализации из зала суда в то время еще не получил большой огласки, однако непременно стал бы известен общественности, и за пару дней журналисты и правозащитники могли бы убедиться в том, до чего доводят людей в украинских тюрьмах. А перевозка Болюры в СИЗО, по мнению карательно-силовых руководителей, должна была бы подтвердить, что состояние ее здоровья вполне удовлетворительно.

Кстати, эту версию подтверждает аргументация генпрокуратуры, которая через свою пресс-службу распространила комментарий относительно упомянутых событий. «Если она находится в СИЗО, значит, есть данные о том, что состояние ее здоровья позволяет ей там находиться. Существуют нормативные документы, регламентирующие содержание в следственном изоляторе: там никогда не будут содержать человека в предынфарктном состоянии», — заявила ГПУ, классически подменяя причины и следствия.

Вторая версия следует из особенностей самого процесса над руководителями ЕЭСУ, на которых оказывают давление уже четыре года, — это элементарный шантаж лидера оппозиции Юлии Тимошенко. После того как суд США по делу Лазаренко опроверг причастность Тимошенко и корпорации ЕЭСУ, которую она возглавляла, к любым преступлениям, инкриминированным бывшему премьеру, власти просто нужны новые рычаги влияния на лидера БЮТ. Сначала МВД организовало провокацию Боровко, теперь истязают «заложника» — коллегу Юлии Тимошенко по ЕЭСУ Антонину Болюру.

Скорее всего, обе версии правильные, и их вполне можно объединить в одну. А именно: сегодня в Украине человеческая жизнь не стоит и гроша. Она вполне может стать разменной монетой в грязных политических игрищах высших руководителей государства, человека могут уничтожить ради давления на кого-либо или просто для того, чтобы не оставлять свидетелей собственных преступлений. Все это — признаки обычного фашизма.

 Поділитися