Грань «национальной памяти»

Память, неуловимая но вездесущая, наполняет жизнь болью, сожалением, и безмерным богатством. В споре убедительнее всяких аргументов считаем слова «но я же помню!», хотя любой психолог знает, что грань между тем, что помним и «действительностью» очень зыбкая.  В том мире, который мы с Вами делим, и в нашей исторической памяти, эмоций и субъективных оценок тоже предостаточно, но проза жизни всё-таки вносит свои коррективы.

Несколько месяцев назад Международное общество «Мемориал» распространило обращение под названием «О национальных образах прошлого». Главный тезис этого приглашения к диалогу звучит так: «Это – наша общая история. Но каждый народ помнит и чувствует эту историю по-своему. Национальная память по-своему перерабатывает и осмысляет общий опыт. И поэтому у каждого народа — свой ХХ век.»

Меня заставляет откликнуться на приглашение приближающаяся годовщина Волынской катастрофы 1943 года, хотя на такие же мысли наводят споры вокруг Голодомора, роли советской армии в Прибалтике и очень много других вопросов.

Два человека воспринимают и, соответственно, помнят события по-разному, чего уж говорить о двух народах. Я ни в коем случае не преуменьшаю этих расхождений. Крайне важно учитывать всю трагедию и сложность определённых событий и моментов советского периода и стараться друг друга понимать. 

Но для любого человека путь вперёд, к доверию и освобождению от болезненных воспоминаний, заблокирован, пока он тащит с собой неосмысленное наследие горечи и ненависти и отказывается расстаться с устойчивым и негибким мифом о себе, как о жертве.

Есть ли «польская Волынь 1943 года» и «украинская?» Сама мысль кощунственна. Расхождений в оценках, конечно, множество. Они отчасти обусловлены многолетним табу, но психологические факторы нельзя упускать из виду.  Поляки возмущаются упорным нежеланием многих украинцев упоминать о Волыни при обсуждении УПА  и попытками ставить под сомнение масштаб катастрофы.  В те кровавые дни погибло намного больше поляков, чем украинцев, а то страшное преступление, соответственно, совершили больше украинцев, чем поляков.  С другой стороны, украинцы обоснованно напоминают, что были и поляки, которые убивали украинцев.  Есть и те, кто слышит обвинения в адрес УПА как организации в целом, и реагируют агрессивно.  Или вообще обходят тему стороной.

  И к великому сожалению, многим мешают читать польские или украинские тексты на эту тему вовсе не лингвистические трудности. А есть историки, готовые рассматривать всю информацию, а не только ту, что подкрепляет заранее сформулированное мнение.

  Гибкость мышления и толерантность не исключают однозначные суждения и не должны исключать. Убийство ребёнка остаётся грехом, несмотря ни на какие политические соображения, исторические обиды или несправедливость.  Как бы ни угнетали украинцев поляки,  нет никакого оправдания, исторического, политического или морального, резне мирного населения. Пытаться разобраться в причинах трагедии мы должны. Осуждать мы обязаны.

Несколько лет назад гражданин РФ Виталий Калоев убил швейцарского авиадиспетчера, допустившего, возможно, столкновение двух самолётов, в результате которого погибли жена и дети Калоева. К чему приведёт лицензия на такой самосуд, можно не объяснять, да и восторженный приём Калоева «Нашими» и другими околокремлёвскими организациями, когда он вернулся в Россию, настораживает. Тем не менее, на эмоциональном уровне многие из нас относятся к этому убийству с пониманием. Ни о каком сочувствии не могло бы быть и речи, если бы Калоев убил детей этого авиадиспетчера.

Сына Йозефа Менгеле спросили в интервью, почему он не донёс на отца, когда тот тайно приезжал в Германию. «Он был мой отец», - ответил тот. Как бы скверно ни было от мысли, что монстр-отец избежал суда на этой земле, ответ сына запомнился..

С другой стороны, просто немыслимо представлять себе немцев, претендующих на свою память, на «свой ХХ век», к которому мы должны относиться с уважением. Не сомневаюсь, что есть немцы, до сих пор защищающие Третий Рейх. Такие мнения они высказывают в узком кругу знакомых и уж точно не публично.

Для Западной Украины и Балтийских республик, которые оккупировали сначала советские войска, потом нацисты, потом снова советские, слова, подобные «освобождению» не могут не звучать как издевательство. Те обстоятельства исключают осуждение людей, которые всё это пережили, но они не обязывают нас оправдать их вынужденный выбор или действия.

  Уже не ставится под сомнение, что некоторые бойцы УПА были непосредственно причастны к убийству мирного населения на Волыни. Пусть те, кто считает, что это необоснованное обвинение или, что только единицы и преступные элементы принимали во всём этом участие, объяснят, почему они так считают.  От открытого обсуждения мы все выиграем. При одном, правда, условии: доказательство должно касаться причастности (или отсутствия таковой) к преступлению, а не причин, почему мы должны это «понимать», и не должно быть просто лавиной эмоций и перечислением исторических обид.

Обид ведь бесконечно много. И им конца не будет, если не признаем, что оправдания не может быть, и что именно это признание нам ничем не грозит.

Немцы были вынуждены осмыслить своё прошлое сразу после войны.  Разумеется, потребность в покаянии была особенно острой. Однако у многих европейских стран есть целая куча белых пятен.  Полагаю, что есть французские историки, тщательно и беспощадно исследующие масштаб и характер сотрудничества режима Виши с фашистами, но популярный имидж Франции военного периода сосредоточен на отважных участниках Сопротивления, а многое вообще замалчивается. В 2000 году в Польше вышла книга, доказывающая, что массовое убийство евреев в Едвабном [Jedwabne] совершили поляки. Всё это глубоко потрясло очень многих поляков, привыкших считать себя жертвами и неуклонными противниками нацистов. Надо отдать должное польскому Национальному институту памяти, который тщательно проверил все материалы и признал, что в преступлении действительно виноваты поляки. Даже до этого Президент Квасньевский от имени польского народа официально извинился.

Скажут, что это просто пустой жест, или что мы не несём ответственность за тех, кто совершал страшные преступления. С одной стороны, это правда. Ответственность, тем не менее, мы несём, когда затушёвываем факты, или пытаемся оправдать преступление со ссылкой на исторические обиды. Мы причастны, когда полагаем, что те, кто хочет знать правду об убийстве целых семей, целых сёл, действуют каким-то «антиукраинским» способом.

Попытки отстаивать, несмотря ни на что, своё видение, своё право выбирать свою историю, обрекают нас на вечные столкновения с теми, кто хочет, чтобы знали другую часть правды. Боюсь, это путь к вечному конфликту, а не пониманию.  Двадцатый век у нас был один, безмерно трагичный и сложный, но наш общий.