Памяти Марлены Рахлиной
* * *
Ушла Марлена Рахлина…
Правление Международного общества"Мемориал": "Если даже тем, кто эту прекрасную женщину знал лишь заочно – по стихам, мемуарам, рассказам близких, горестная весть ударила болью в сердце, то каково же сейчас ее родным – детям, брату, внукам и правнукам…
И пытаешься как-то найти, ну если не оправдание происшедшему, то хотя бы некое утешение для них и себя – да, возраст…, да, тяжелая болезнь…
А в голове звучат пронзительные строки, которые Марлена написала своему другу, и которые так применимы к ней самой:
«Спасибо Вам за то, что жили рядом,
В одной эпохе, на одном веку…
* * *
Рахлина Марлена Давидовна (29.08.1925-05.06.2010) Родилась в Ленинграде в семье советских работников. Окончила филологический факультет Харьковского университета (1949). Преподавала в школах (1949—80). Поэт, переводчик. Печаталась в журналах "Радуга", "Дружба народов", "Карта" и др. Автор кн. стихов: Дом для людей. Харьков, 1965; Маятник. Харьков, 1968; Надежда сильнее меня. М., "Прометей", 1990 (предисловие Б. Чичибабина); Другу в поколенье. М., "Весть-ВИМО", 1994; Потерявшиеся стихи. Харьков, "Фолио", 1996; Октябрь, на июль похожий. Харьков, "Фолио", 2000; Чаша. Фолио, 2001; Прозрачные слова. Харьков, "Права людыны", 2006; книга воспоминаний "Что было – видали". "Фолио", 2008.
Переводила поэзию с украинского языка. В 1996 в издательстве "Око" вышла книга переводов В. Стуса "Золотокоса красуня". В издательстве "Фолио" готовится к публикации украинско-русский билингв - книга стихов Васыля Стуса "Палимпсесты" в переводе Марлены Рахлиной .
Стихи печатались в журналах "НМ", "Континент", "Радуга", "Доброе утро", "Украинский вестник" и др. Стихи переведены на укр. язык. Член Нац. Союза писателей Украины (1992). Награждена медалью "За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны". Мать известного украинского правозащитника Евгения Захарова. Жила в Харькове.
* * *
Феликс Рахлин: После ареста отец особенно тревожился о Марлене...
"...После ареста отец особенно тревожился о Марлене - на то были серьёзные основания. Дело в том, что сестра неоднократно в предшествовавшие годы подвергалась идеологическим нападкам со стороны властей и официозной "общественности" за свои стихи, якобы "безыдейные", "упадочные" и ещё там какие...
В 1946 году её обвинили в поклонении Ахматовой (она и в самом деле увлекалась стихами великой поэтессы), хотели заставить на комсомольском собрании публично покаяться, но она почти демонстративно это собрание покинула, и я не знаю, что помешало выученикам товарища Жданова расправиться с непокорной девчонкой.
Тем более, что с лета 1946 года появилось для этого особенно веское "основание": МГБ посадило в тюрьму её друга и в то время уже признанного жениха Бориса Чичибабина, он получил пятилетний лагерный срок за "антисоветские стихи"...
Позже судьба их развела, хотя сестра, презрев уговоры старших, ТРИЖДЫ ездила к возлюбленному на свидания в г. Кай, где находился "Вятлаг". Отец не мог сомневаться в том. что всё это известно гебэшникам и что поэтому его дочери могут приписать всё, что угодно.
Он был прав: её клевали, как могли, перемывая косточки в различных идеологических докладах, вставляя "примеры" о ней в выступления и статьи. Например, третий секретарь обкома партии Румянцев, характеризуя одно из её стихотворений, утверждал, что "автор стремится уйти от жизни куда угодно - даже в гарем".
Примерно в 1948 году на районной комсомольской конференции рядом с невежественным "термином" а х м а т о в щ и н а прозвучало глупейшее словечко р а х л и н и з м, образованное от фамилии сестры. Что ж, если в Москве есть Черёмушки, то и в Одессе без них не могли обойтись..."
Давид и Феликс Рахлины. "Рукопись". Воспоминания.
* * *
Генрих Алтунян: Цена свободы
"...Когда нас посадили, и зарубежное радио передало наши адреса, в наши дома стали приходить новые люди и возобновлять знакомство старые друзья... Борис Ладензон привел в наши «прокаженные» дома две прекрасные семьи: Бориса Чичибабина с женой Лилей Карась и Марлену Рахлину с мужем Ефимом Захаровым.
Я обращаю внимание современников на отважный шаг этих людей. Они по зову сердца пришли не просто к друзьям друзей — они пришли в дома «политических сидельцев». И это в то время, когда наших родственников и знакомых увольняли, исключали и снимали;
когда наши семьи каждодневно ощущали вокруг себя вакуум;
когда бывшие сослуживцы, однокашники, завидев нас или наших близких, перехолили на другую сторону улицы;
когда наши дети в школе становились изгоями, —
словом, когда всеобщий страх (и всеобщий сыск) и покорность достигли апогея, они по велению своих сердец спокойно пришли в наши отверженные дома и сами протянули нам и нашим семьям перную руку дружбы.
Борис Алексеевич Чичибабин и Марлена Давидовна Рахлина не просто выдающиеся поэты нашего времени, они великие Граждане нашей Земли. О каждом из них можно (и нужно!) писать серьезные исследования, и не только литературоведческие, но и человековедческие.
Оба они учились после войны на филфаке Харьковского университета вместе с Юлием Даниэлем и Ларисой Богораз. Это тот самый Ю. Даниэль, который вместе с Андреем Синявским открыл серию громких «постотгепельных» процессов, когда Брежнев судил писателей за их произведения. Это та самая легендарная Лариса Богораз, которая с друзьями вышла на Красную площадь, спасая честь нашей огромной страны после оккупации свободолюбивой Праги...
Марлена Рахлина была влюблена в Бориса и, когда его арестовали, она «умудрилась» трижды съездить к нему на свидания, не будучи, так сказать, повенчанной. Ее, к счастью, не тронули, «зато» в 1950 году посадили на 10 лет ее обоих родителей. Эти честные люди еще до войны имели неосторожность в каких-то партийных анкетах написать (у членов партии не было и не могло быть тайн от партии!), что они голосовали где-то за Зиновьева, а как-то за резолюцию Троцкого. И хоть война уже победоносно кончилась, Сталин не собирался «почивать на лаврах», как тогда говорили. Десять не получилось (самому тирану пришлось подыхать), но по пять лет все-таки старики отсидели.
И вот эти люди — Марлена и Борис, к тому времени уже известные поэты, — не просто не побоялись ходить в дома «антисоветчиков», а, приходя на наши дни рождения, каждый раз приносили очередные «антисоветские» стихи. Дружбы с нами им КГБ прощать не собирался. Сразу же после своего пятидесятилетия в 1973 году Борис был исключен из Союза писателей. Так начались преследования скромного бухгалтера Харьковского трамвайно-троллей5ус-ного управления Б.Чичибабина. И дело, конечно, не только и не столько в том, что они дружили с нами. Главное — их гражданская позиция.
... Марлешу так никогда и не приняли в Союз [советских] писателей, зато угрозы, причем вполне реальные, вплоть до ареста, не прекращались до 1987 года. Особенно не нравилось властям то, что стихи Марлены читались по всем «голосам», печатались в парижском «Континенте».
Мало того, Марлена писала мне в тюрьму и лагеря. Сегодняшнему читателю это трудно понять, но тогда сам факт переписки с политзаключенными был актом большого гражданского мужества. Вообще, письма с воли в жизни зэка играют колоссальную роль, это действительно луч света в темном царстве, а если это поэтические послания, то переоценить их трудно...
...Две прекрасные женщины — Марлена Рахлина и Инна Захарова — в феврале 1981 года, еще до суда [второго суда Алтуняна - прим. ред.], пока шло следствие, обратились к прокурору Харьковской области.
«Уважаемый товарищ Прокурор! Мы обращаемся к Вам в полной уверенности, что Вы поймете нас правильно. Речь пойдет о нашем друге, Генрихе Ованесовиче Алтуняне, который был арестован и сейчас находится под следствием. Мы не знаем, за что он арестован, знаем только, что при обыске у него нашли запрещенную книгу. Мы знаем об Алтуняне только то, что он человек очень добрый, чуткий и честный, хороший товарищ, хороший семьянин и прекрасный работник.
Вот мы и думаем, кому польза, если такие люди, как Генрих, будут лишены свободы? Нам кажется, что общество от этого только пострадает, погибнут его старые родители (отец — кадровый офицер и участник Великой Отечественной войны), будут обездолены жена и дети, а кроме того, будет нанесен большой моральный урон и всем, кто его знает, а значит любит. Ведь сейчас во всех домах, где его хоть немножко знают, недоумение, растерянность и горе. И мы нисколько не преувеличиваем. Это письмо мы, женщины из одной семьи (свекровь и невестка) пишем, не уверенные в том, что оно достигнет цели и что Вы нам поверите. Но ведь мы-то уверены в том, о чем пишем! Мы уже говорили, что Алтунян человек честный, но он еще и человек слова. Если мы объясним ему, что мы за него поручились и рискуем своим добрым именем, он никогда не совершит никаких нарушений закона. И вот на этом основании умоляем Вас и органы суда отпустить его».
В ответ на эти, идущие от сердца слова, они получили казенный ответ:
«... Разъясняю Вам, что мера пресечения Алтуняну Г.О. избрана в соответствии с тяжестью совершенного им преступления, поэтому не может быть изменена на подписку о невыезде или под личное поручительство...»
Вникни в этот ответ, читатель девяностых годов уходящего столетия. Вся тяжесть совершенного «преступления» состояла в хранении и распространении одной книги — «Архипелаг ГУЛАГ»..."
Из книги Генриха Алтуняна "Цена свободы : Воспоминания диссидента"
* * *
Игорь Потоцкий : О Марлене Рахлиной
Замечательная, на мой взгляд, книга воспоминаний поэта Марлены Рахлиной "Что было - видали..." была опубликована в харьковском издательстве "Права людини".
Во вступлении Марлена Рахлина справедливо отметила: "Нехорошо оставлять время без свидетелей, какими беспомощными они бы не выглядели. И себе тоже надо дать отчет во всем минувшем. Пришло время вспоминать. И писать вот такие повести".
Она с раннего детства запоем читала книги: "Русскую классику я узнала и знала ее хорошо уже до 15 моих лет". Так что выбор будущей профессии был оправдан - Марлена Рахлина окончила филологический факультет Харьковского государственного университета. И судьба к ней милостива, потому что там она знакомится с прекрасными людьми: поэтами Иосифом Гольденбергом (все приятели называют его "Графом"), Борисом Чичибабиным, Олей Семашко, Юлием Даниэлем, его первой женой Ларисой Богораз, Владимиром Портновым.
Борис Чичибабин, без сомнения, один из лучших русских поэтов второй половины XX века. Он оставил замечательные стихи, посвященные Марлене Рахлиной, из которых явствует, что он ее любил, а она видела в нем только друга. Вот что она пишет об этом: "Борис был активен, "форсировал события". "Но ведь я не люблю тебя!" - удивленно говорила я. "Полюбишь!" - отвечал он. Я не "полюбила" его так, как "женщина" должна любить "мужчину". То, что возникло и развивалось между нами, было гораздо лучше, чем так называемая любовь". "Он был старше меня, целеустремленней, учил меня всему, что знал, а знал он немало..."
В 1946 году Чичибабин получает 5 лет Вятлага. А с Марленой остаются стихи, посвященные ей. К этим стихам в последующие годы добавляются новые. Вот отрывок одного из них:
Марленочка, не надо плакать,
Мой друг большой.
Все - суета,
все тлен и слякоть,
Воспрянь душой.
За место спорят
чернь и челядь.
Молчит мудрец.
Увы, ничем не переделать
Людских сердец...
Время послевоенное было страшным - "черные Маруси", аресты с обысками, пытки... выдуманные преступления...
В 1950 году арестовывают родителей Марлены. Потом, но уже слишком поздно, их восстанавливают в партии, даже без перерыва в стаже. Но отец Марлены через год с лишним после освобождения умирает в 55 лет от второго инфаркта, а мама - через семь лет после него, больная, потерявшая память, получившая в лагере эпилепсию.
И вот эта книга "Что было - видали...", прежде всего, о том, что ТУ СТРАШНУЮ ПАМЯТЬ терять нельзя. Марлена Рахлина пишет без обиняков, высвечивая хорошие и плохие стороны в характерах своих известных друзей. Иногда даже чересчур жестко. Вот что она пишет о Чичибабине: "Борисом всю жизнь двигали страсти, часто противоположные, иногда дурные. У меня вызывает огромное уважение вся его жизнь после лагеря, когда он стал бухгалтером и жил, мало кому ведомый, честно выдерживая эту жизнь, иногда и не выдерживая".
А вот - о Даниэле: "Юлик же - это, прежде всего, огромное благородство...".
Даниэль, вспоминает Рахлина, однажды сказал: "Если бы я знал, что меня могут посадить, я бы лучше заранее покончил с собой. Лагеря мне не выдержать". А дальше она с горечью пишет: "Он знал, что говорил! Его здоровье не выдержало всего этого лагеря, последующей Владимирской тюрьмы. Первые годы после освобождения он ни с кем не переписывался - писал только в лагерь своим соузникам. Каждую ночь ему, освобожденному, даже одно время прославленному, снился лагерь. Очень скоро он заболел, долго и тяжело болел, умер всего 63 года от роду, и умирал очень тяжко".
Я люблю многие стихи Бориса Чичибабина. Он был Поэтом и вел за собой читателей. Недавно я слышал, как совсем молоденький паренек читал своей девушке чичибабинские стихи о любви. Возможно, эти стихи были посвящены Марлене Рахлиной?
А вот что она пишет об Иосифе Гольденберге (талантливом поэте и педагоге): "Он умел здорово находить книги (казалось, что книги сами находят его). Эта способность и эта страсть сохраняются за ним навсегда". Граф-Гольденберг приходил на помощь Рахлиной в самые тяжелые минуты ее жизни.
С сарказмом пишет она о Юрии Герасименко, который "был одаренным человеком и писал по-украински хорошие стихи". Он был одно время (в юности) влюблен в Рахлину, но потом он стал "толстым, хмурым и... антисемитом".
Марлена Рахлина родилась в 1925 году. Писала хорошие стихи. Преподавала. Любила мужа и детей. Но боль в ней осталась. По загубленным жизням ее родителей, по исковерканным судьбам самых близких ее друзей. Эту боль следовало выплеснуть на бумагу, что она и сделала.
И все же эта книга, прежде всего, о замечательных, незаурядных людях. Да и сама автор, без сомнения, относится к их числу. Она написала предельно откровенную исповедь о своих личных драмах и комедиях, не слукавила, не убоялась хулы и вражды. Выплеснула всю себя в книгу, которая останется на долгие времена, по крайней мере, до тех пор, пока люди будут любить стихи и интересоваться судьбами их авторов...
«Вiкна-Одеса»
МАРЛЕНА РАХЛИНА
В своей автобиографии Марлена Рахлина пишет: "Родилась в 1925 г. в Санкт-Петербурге (в то время - Ленинграде). В 1936 г. семья переехала в Харьков и тогда же родителей, коммунистов с 1918 г., исключили из партии. В 1950 их посадили, как тогда выражались, "по второму кругу", за то же самое, за что исключили. Они вернулись в 1956 по хрущевской реабилитации, но отец умер через год в возрасте 56 лет, а мать - в 1964 г. больная и не вполне нормальная.
В 1944 году поступила на филологический факультете Харьковского университета. В университете я познакомилась с Борисом Чичибабиным. Мы с ним, как тогда это называлось, "дружили" (век назад сказали бы - "были помолвлены"). Через год Бориса посадили на пять лет, и я трижды ездила к нему в Вятские лагеря. Дружба с ним продолжалась до его смерти, хотя - только дружба. В университете же я нашла ближайших, на всю жизнь, друзей - Юлия Даниэля и Ларису Богораз. После окончания университета всю жизнь проработала учителем русского языка и литературы - сначала в сельских школах, затем в Харькове. Была замужем, в 2000 г. овдовела. Имею двух детей, двух внуков и двух правнучек.
Стихи начала писать в 12 лет. Но писала их "платонически", не думая о публикации. В годы "оттепели" напечатала две книжки - "Дом для людей" и "Маятник". В 1968 г. это все кончилось (мне рассказали, что на меня написали донос братья-поэты, что я переписываюсь с врагом народа Даниэлем, и поэтому меня нельзя печатать). Трижды напечаталась в "Континенте" и еще - в "Русской мысли". Начиная с 1989 г., я выпустила пять книг стихов1 и еще книгу переводов "Златокудрая красавица" из гениального украинского поэта Васыля Стуса".
Как писал Борис Чичибабин, "Марлена Рахлина - поэт истинный. Лучшие ее стихи совершенны, но не холодным совершенством, а каким-то неназойливым, интимным, незаметным, как это и должно быть с настоящими стихами, которые хочется перечитывать, которые сами заучиваются наизусть и не уходят из памяти".
В 2006 году вышла книга ее новых стихов "Прозрачные слова", в 2008 – книга воспоминаний "Что было - видали", готовится к изданию украинско-русский билингв - книга стихов Васыля Стуса "Палимпсесты" и книга избранных стихов.
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
ГИМН ЯМБУ
Еще звенишь, еще не умер,
удар врагам и дар друзьям,
любовь и гнев, печаль и юмор,
четырехстопный славный ямб.
Ты нам историей завещан,
урок отцовский сыновьям,
свободный дух, живой и вещий,
оружье славы, гордый ямб.
То очаруй, то грозно свистни,
то будь отшельник, то буян,
отец поэзии и мысли,
и бог веселья, добрый ямб.
И я б легла, сложив оружье,
среди могильных черных ям,
когда б со мной ты не был дружен,
мой старый спутник, верный ямб.
Но я услышу голос вечный
и волю дам твоим струям,
мой честный, чуткий, человечный,
чеканный, чистый, четкий ямб.
1945
* * *
Зимний полдень, вечер летний
и весенний птичий гам -
каждый день, как день последний,
подношу к своим губам,
потому что нет надежды,
нету власти у меня
тленные сберечь одежды
убегающего дня.
Потому что чую снова,
как, скрывая свой испуг,
словно птица, бьется слово,
вырывается из рук,
чтоб в окно - и за террасу,
в поле, в море, в города
ускользнуть - и затеряться,
затаиться навсегда.
И лишь мир морочить, тонко
и пронзительно звеня
в млечном голосе ребенка,
пережившего меня.
1959
* * *
Юлию Даниэлю
Я боли больше видеть не могу:
позволь, остановлюсь, позволь, устану.
Плыви, мой друг, плыви, а я отстану.
Плыви - я посижу на берегу.
Плыви по морю боли, милый друг.
Позволь, усну. Позволь, глаза закрою,
позволь умру. Позволь, в песок зарою
я голову, и пусть оглохнет слух.
У серых стен я молча посижу.
Плыви, мой друг, плыви по морю боли.
Не оглянись - и выплывешь на волю,
а я тебя глазами провожу.
Не чаю я, как душу мне спасти.
Отчаянье отваге не помощник.
Прости меня, что в этот час полнощный
я шлю тебе последнее прости.
Плыви - а я опять вернусь на круг.
Плыви - не мне учить тебя неволе,
так срамно мне, но я не в силах боле.
Плыви по морю боли, милый друг!
1965
ВСЕ БУДЕТ ЗАВТРА...
Все будет завтра, верь мне! Завтра.
Все будет завтра, продержись!
Погожий день, и полный закром,
и замечательная жизнь.
Все будет завтра по порядку,
чему-нибудь да помолюсь.
Я завтра сделаю зарядку,
водой холодной обольюсь.
Я завтра одолею леность
и что в кармане ни гроша,
я понаряднее оденусь,
и люди скажут: "Хороша!"
И завтра труд мой многопудный
окончен будет сам собой,
и завтра друг мой многотрудный
придет, здоровый и живой...
И неужели хватит духу
у злой судьбы, у бытия
убить счастливую старуху,
которой завтра стану я?
1969
* * *
Ведь что вытворяли! И кровь отворяли,
и смачно втыкали под ногти иглу...
Кого выдворяли, кого водворяли...
А мы все сидим, как сидели, в углу.
Любезная жизнь! Ненаглядные чада!
Бесценные клетки! Родные гроши!
И нету искусства - и ладно, не надо!
И нету души - проживем без души!
И много нас, много, о Боже, как много,
как долго, как сладостно наше житье!
И нет у нас Бога - не надо и Бога!
И нету любви - проживем без нее!
Пейзаж моей Родины неувядаем:
багровое знамя, да пламя, да дым,
а мы все сидим, все сидим, все гадаем,
что завтра отнимут? А мы - отдадим!
1976
ПРОЗРАЧНЫЙ ОКТЯБРЬ
Пахнет палым листом, пахнет дымом и горькой травой,
и несказанным словом упрямое сердце томится,
и летящие стаи кричат над моей головой:
это осень пришла, то прозрачная осень дымится.
Это листья горят, и спешат умереть и согреть,
это тлеет листва изнутри в своей мокрой темнице,
это тлеет листва: все горит и не может сгореть,
и прозрачной стеной окружает октябрь, и дымится.
Метит белым мороз обреченную землю уже,
над багряным и желтым на синем краснеет денница,
и прозрачен октябрь, и надежда все тлеет в душе,
пахнет палым листом, и не может сгореть, и дымится.
1983
* * *
Борису Чичибабину
А прошлое, как старый дом.
Там было холодно и тесно,
но все привычно и уместно,
расставлено, хоть и с трудом.
Но близок новый переезд:
вот-вот, с недели на неделю...
А скарб все ветше, груз тяжеле,
все меньше на повозке мест.
Друг милый, потеснись слегка,
ведь что упало, то пропало.
Теперь поедем, как попало,
теперь дорога коротка.
Не плачь! Одна у нас беда,
что все ломается, все бьется,
и вовсе в руки не дается,
и ускользает навсегда.
Не плачь! Мы легкою стопой
пройдем пешком пути остаток,
нагие с головы до пяток,
зато... Ну, плачь... Ну, Бог с тобой...
1986
* * *
"Ну, что, брат Пушкин? - Так, брат, как-то все..."
То вкривь, то вкось, то впрямь - да ненароком...
Вращается Фортуны колесо:
к кому - спиной она, к кому-то - боком,
к кому-нибудь - немеркнущим лицом...
Да стыдно ждать, да ожидая спятишь,
и чтоб себя не числить подлецом,
душе своей - душой своею платишь...
Так краток день, так ненадежен кров,
и бедный быт так жалок и дурашлив,
не греет ног скудеющая кровь,
не греет рук скупой очаг домашний,
и умноженье годовых колец
отяжеляет ствол, отяжеляет...
А где-то там записан твой конец,
и есть, и открываться не желает.
И все живешь... Трепещет волосок -
голубенькая жилочка сосуда,
и Боже мой, как сладок жизни сок,
по капле извлеченный отовсюду...
А может, сами пишем мы ее,
всю нашу жизнь, отделывая строчку
за строчкою? И каждому - свое,
и медлим ли, спешим ли ставить точку,
но водит Бог старательным пером,
и тем, кого он в самом деле любит,
лишь в нужный час, сверкая топором,
неумолимо голову отрубит.
И, может, так и нужно наперед,
чтоб жизнь была полна, а смерть - кровава,
и тех, кто мутен был, забвенье ждет,
а тех, кто точен был, венчает слава.
1988
* * *
Заговорила - и нет угомону,
нет остановки мне, нет передыху,
местность знакомая - как незнакома,
сплю ли я ночью - и в снах моих - тихо,
нет, не бывает, и все уплывает
в дальнюю даль, за жизнь, за грани
те, за которыми - только загадка,
те, за которыми - ходишь по краю
пропасти. Горько ли то или сладко -
мне неизвестно и неинтересно
даже, о том говорить неуместно
даже! Затем, что, пока я живая,
лишь под аккорды земного оркестра
здесь, на Земле я живу и желаю!
Только доколе? Ведь против приличий,
против рассудка и против закона
местность знакомая мне незнакома!
Сквозь суету, нищету и обычай
в вечность ломлюсь я - и нет угомона!
2000
ВАМ, МОИ РОДНЫЕ!
Пройдет мое времечко, закончится осень,
ребятки любимые глаза мне закроют,
с мамой, с папой, с Хомушкой свидимся мы после
того, как свезут меня и в землю зароют.
Душе неприкаянной девять дней скитаться
разрешат близ вашего жилья дорогого,
сорок дней дозволят ей на Земле остаться,
а потом ищи себе приюта другого.
Где искать - неведомо, что искать - не сказано,
тыщу книг прочитано - для чего, однако?
Легонькой и тоненькой ниточкой завязано
все кругом, а почему - об этом ни знака.
Но одно, наверное, чую - хоть откудова -
я про это дело вам не скажу ни слова:
больше не увижу я горького и чудного,
грустного, веселого бытия земного,
что Земля мне выдала, за что - не ответила.
Почему я родилась, я, а не иные,
почему любила вас, почему вас встретила,
родила, изобрела - вас, мои родные?
Вам, а не кому-то там - труды и старания,
к вам, а не к кому-то там - вопросы-ответы,
только вам и только вам - радости-страдания,
только вам и только вам - и здесь, а не где-то!
13 мая 2006 года
