MENU
Гаряча лінія з пошуку зниклих безвісти в Україні
Документування воєнних злочинів в Україні.
Глобальна ініціатива T4P (Трибунал для Путіна) була створена у відповідь на повномасштабну агресію Росії проти України у лютому 2022 року. Учасники ініціативи документують події, у яких є ознаки злочинів згідно з Римським статутом Міжнародного кримінального суду (геноцид, злочини проти людяності, воєнні злочини) в усіх регіонах України

«И неужели хватит духу?..»

31.08.2010    джерело: www.trediakovsky.ru
Михаил Красиков
Марлена Рахлина – поэт тревожной совести, острейшего (не остывающего!) чувства стыда

Феномен харьковской музы

В России и Украине есть немало центров промышленности, науки, культуры. Причины кристаллизации в них интеллектуальных богатств нации, как правило, налицо: это обычно наиболее выгодное для хозяйственного развития местоположение города или местности. Если же речь идёт об искусстве и литературе, то очень большое значение для их расцвета имеет ландшафт, наличие водных, лесных красот… «В те дни в таинственных долинах, весной, при кликах лебединых, средь вод, сиявших в тишине являться муза стала мне» (А. С. Пушкин)... Кого удивит в русской литературе явление «Юго-Запада» – одесское, в основном, её «стилистическое крыло»»: В. Катаев и Ю. Олеша, Э. Багрицкий, В. Жаботинский, К. Чуковский?.. Вряд ли всё это было бы возможно без синего моря и жаркого солнца, без Ланжерона, Потёмкинской лестницы и благословляющего жеста дюка де Ришелье…

Ничего этого нет в Харькове. Правда, его положение на перекрёстке двух больших дорог: с Севера на Юг (из Питера в Крым и на Кавказ) и с Запада на Восток (да притом и на Дальний), безусловно, послужили толчком для уникального роста здесь промышленности, возникновения крупнейшего транспортного узла. Но вот по части природных красот, архитектурных и иных достопримечательностей городу очень не повезло. Они есть, но несколько в стороне – вдоль Северского Донца. А сам город – почти безводен. Недаром с давних времён его обитателями сложена ловкая пословица из названий здешних жалких речушек – Лопани, Харькова, Нетечи: «Хоть лопни, а Харьков не течёт!» Но – стоп, это же изречение показывает: ИЗ САМОГО ОТСУТСТВИЯ ВОДНЫХ ПЛЁСОВ ХАРЬКОВЧАНЕ СУМЕЛИ ИЗВЛЕЧЬ… ПОЭЗИЮ И ЮМОР!

А теперь навскидку – перечисление лишь некоторых харьковских литературных имён, здесь рождённых или с городом тесно связанных: Я бы начал с Г. С. Сковороды, но Википедия его проигнорировала, назвав такой перечень: В Харькове родились или жили продолжительное время поэты Велимир Хлебников, Николай Асеев, Сергей Есенин, Анатолий Мариенгоф, Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, Борис Чичибабин, Павел Тычина, Владимир Сосюра, Василий Эллан-Блакитный, Остап Вишня, Александр Введенский, Гнат Хоткевич, Игорь Муратов, Кость Гордиенко, Лариса Васильева; прозаики Григорий Квитка-Основьяненко, Григорий Данилевский, Аркадий Аверченко, Иван Бунин, Юрий Олеша, Валентин Катаев, Владимир Добровольский, Николай Сказбуш, Вадим Собко, Юрий Милославский, Эдуард Лимонов, Михаил Елизаров, Александр Мильштейн и другие известные писатели. Подобным (заведомо неполным) списком литературных талантов может похвастаться далеко не каждый даже из крупных городов России. С некоторыми из названных мне довелось быть в близком знакомстве, некоторых знал шапочно. Уже много лет живя вне Харькова, часто думаю о причине явления. Да ведь похожий список может быть составлен и из имён харьковских художников, начиная от И. Е. Репина, актёров (Лесь Курбас, Марьян Крушельницкий, Александр Крамов, Клавдия Шульженко, Людмила Гурченко…)

Новый свет на «харьковский культурный феномен» пролили присланные для опубликования в «Тредиаковском» очерки двух харьковских литераторов, посвящённые памяти Марлены Рахлиной. Поэт Сергей Шелковый торжественно-траурную параллель славных литературных имён города, в котором прошла вся её творческая жизнь, выстроил (соответственно могилам усопших) вдоль улицы Пушкинской, где теперь навеки упокоилась и моя любимая единственная родная сестра. Автор обозначил этим главный вектор и её творчества, и этико-эстетический идеал лучшей части русской и украинской литературы. Опираясь на самые характерные стихи и строки покойной, культуролог, фольклорист и поэт Михаил Красиков показывает, как выразились в её творчестве главные болевые точки отпущенного ей времени и основные особенности пушкинской традиции, определяющей лицо всей «харьковской музы».

Когда нашими родителями на пороге их полувекового, рубежного возраста в 1950 году тогдашние власти пополнили ГУЛАГ, нас с Марленой и старой бабушкой гуманно переселили из двух 12-метровых комнат «ведомственного» жилья в 10-метровую каморку на ул. Лермонтовской. Случайность? – Конечно! Только далеко не единственная… Я тогда лишь недавно окончил школу. Теперь улица, на которой она стояла и стоит, уже давно носит имя друга Марлены и всей нашей семьи поэта Бориса Чичибабина. Всё правильно!

Феликс Рахлин

 

Она закляла свою судьбу, написав бессмертные строки:

 

И неужели хватит духу

у злой судьбы, у бытия

убить счастливую старуху,

которой завтра стану я?

 

Процитированное стихотворение «Все будет завтра…», превратившееся благодаря композитору Ларисе Критской и певице Елене Камбуровой в песню, переворачивающую всё твое существо, казалось, являлось вызовом самой природе, самой «задумке» миропорядка:

 

И неужели хватит духу…

 

И Смерть, действительно, долго не решалась…

 

Умерла М. Д. Рахлина 5 июня 2010 года. Дата скорбная, но ведь это канун дня рождения Пушкина, не просто боготворимого Марленой, а бывшего всегда её насущным собеседником. Есть в этой дате знак свыше, подарок и милость Божья: ведь Рахлина была настоящим поэтом, который всегда – поэт милостью Божьей.

Вспоминая Марлену, сразу же видишь её улыбку – совершенно особенную, обескураживающе длительную, словно незаходящее солнце. Наверное, так она улыбалась следователям КГБ в ответ на их запугивания, и красноречие доблестных мужей таяло на глазах. Наверняка так она улыбалась глядящим на неё вприщур преступникам – ворам, насильникам, убийцам, преподавая им много лет российскую словесность, рассказывая – Бог ты мой! – о душевных муках Татьяны Лариной и мечтах «тургеневских девушек»[1].

В этой улыбке было столько доброты, любви и благодарности к окружающим, что, казалось, все темное и злое в тебе и вокруг просто мгновенно испарялось. Это была улыбка ребенка («никогда не вырасти // и не стать мне взрослой»), безоглядно доверяющего всем дядям и тетям, знающего: все люди добры!

Помню, в самом начале 90-х я пришел к ней домой и с порога услышал: «Я Вас сейчас буду кормить!» – на что невольно процитировал классика: «Сначала накормите человека, а потом спрашивайте с него нравственность». Марлена тут же парировала: «А я Вас покормлю и нравственности спрашивать не буду…»

Она умела и любила быть Марфой (хоть и называла быт своим «убийцей»):

 

Я стану трудиться: водицы налью,

я дров наколю, потеплей натоплю,

и солью насущной – твой хлеб посолю:

все это тебе, вместо слова «люблю».

 

В ответ на реплику о необходимости борьбы со злом она могла по-женски и по-матерински негромко, кротко, но внятно сказать:

 

А я Вам дам напиться из колодца,

любовь и нежность – тоже ремесло.

 

Но она же с молодых лет знала и ценила своё предназначение – быть Марией, той самой, которую, как известно, Христос предпочел заботливой и хлопотливой Марфе. Марлена прекрасно себя чувствовала «единой в двух лицах» – Марии и Марфы, потому что и в той, и в другой ипостаси была «одна любовь – и больше ничего».

Стихотворение «Одна любовь» – ключевое для понимания поэтического характера и дара Марлены Рахлиной. Борис Чичибабин справедливо назвал это произведение «программой всей жизни поэта» и с завистью отметил: «…всегда жалею, что его написал не я». Человеческое и творческое кредо автора здесь выражено бесхитростно, но точно:

 

Кому что надо и кому что мило:

вам – драться, им – ломать, а мне – любить.

 

Однако эта любовь отнюдь не означала благостности и всепрощения. Не только «вам (друзьям – М. К.) драться» – но и: «А все-таки я вам (врагам, то бишь властям – М. К.) врезала! <…>  А всё-таки я вам вмазала!» – в стихотворении 1983 г. «Мой праздник», с эпиграфом: «Узнав об опубликовании “Стихов Алтуняну” в 36-м номере “Континента”». Как-то это далековато от христианского смирения…

Да, она была воином, воительницей Света, а если сказать менее пафосно (но не менее точно) – этакой бесшабашной Пеппидлинныйчулок.

 

Рахлина – поэт тревожной совести, острейшего (не остывающего!) чувства стыда:

 

Так, унижением согревшись,

в кармане тискаешь и мнешь

свой стыд, и боль, и гнев созревший

в кулак ли, в фигу ль – не поймешь!

 

Как и Б. Чичибабин, написавший «Посмертную благодарность А. А. Галичу», М. Рахлина также сказала свое благодарственное слово Поэту, без которого

 

В любом городке и в любую погоду

любого, но семидесятого года

нам был бы конец и позор,

нам было б так срамно, и горько, и тошно…

 

Галичем была «наша честь спасена». И А. Д. Сахаровым, без которого «в стране у нас так грязно, // так непристойна жизнь», и В. Гроссманом, прочитав повесть которого «Все течет», нельзя не ужаснуться – нет, не тому, что описывает автор, а тому, как мы жили и живем:

 

«Чудовище с зелеными глазами» –

вот какова сегодня наша совесть,

и без конца и края льется повесть

о преступленьях – ваших и моих.

 

Ведь жили мы! И пели! И плясали!

Как все, мы жили, радуясь и ссорясь,

детей рожая, к лекциям готовясь,

трудясь, «соображая на троих»…

 

Ах, стыдно! Сердце рвется от стыда,

и не отмыться больше никогда!

 

Но нашу честь спасала и она, скромная учительница литературы из провинциального Харькова, писавшая беспощадные, исполненные боли, гнева, иронии, сарказма и презрения – и к себе, и к другим – строки:

 

Ведь что вытворяли! И кровь отворяли,

и смачно втыкали под ногти иглу…

Кого выдворяли, кого водворяли…

А мы все сидим, как сидели, в углу.

 

Любезная жизнь! Ненаглядные чада!

Бесценные клетки! Родные гроши!

И нету искусства – и ладно, не надо!

И нету души – проживем без души!

 

И много нас, много, о Боже, как много,

как долго, как сладостно наше житье!

И нет у нас Бога – не надо и Бога!

И нету любви – проживем без нее!

 

Пейзаж моей Родины не увядаем:

багровое знамя, да пламя, да дым,

а мы все сидим, все сидим, все гадаем,

что завтра отнимут? А мы – отдадим!

 

Написанное в 1975 году, в эпоху «расцвета застоя» и методичной борьбы с диссидентами (а Марлену связывали давние дружеские узы с людьми, не скрывавшими своего инакомыслия и пострадавшими за него – Ларисой Богораз, Юлием Даниэлем, Борисом Чичибабиным, Генрихом Алтуняном…), это произведение, несомненно, является классикой гражданской лирики XX столетия. И фактом героизма автора: ведь это стихотворение-поступок! Трижды прав Борис Чичибабин, говоря в предисловии к книге М. Рахлиной «Надежда сильнее меня» (1990) о том, что такие строки могут быть предъявлены в качестве оправдательного документа о времени, свидетельствуя, что «и в это малопочтенное время существовали совесть, честь и благородство».

Увы, как и положено классическому тексту, он не устарел и сегодня: нет уже «багрового знамени», но разве не убийственная ирония Истории в том, кого мы «водворяем» «на царство», и разве мы, в большинстве своем рабы «бесценных клеток», не сидим по углам и гадаем – «что завтра отнимут? А мы – отдадим!»? И ведь отдаем же, и чуть ли не «спасибо» кричим вдогонку!..

А вот Рахлина с «гражданином начальником» («Поэт и гражданин начальник») не церемонилась – просто его не боялась. В стихотворении «Не верь, не бойся, не проси!» Марлена вообще им… командует:

 

В ряды, охранители, стройся,

сминая меня, как траву…

«Не верь, не проси и не бойся!» –

И так я доныне живу.

 

Её внутренняя свобода не регламентировалась внешними предписаниями, её феноменальное бесстрашие коренилось в глубоком чувстве нравственной правоты, а, значит, в неизбежном наступлении – рано или поздно – исторической справедливости:

 

Ведь это мы,а не они,

даем народу хлеб и воду

любви, искусства и свободы,

ведь это мы, а не они,

решаем, вёдро или слякоть,

смеяться людям или плакать.

 

Ведь это мы, из наших комнат!

Ведь это нас с любовью вспомнит

народ в предбудущие дни!

 

Мы победим, а не они!

 

И ведь как угадала: не в будущие, а в «предбудущие» дни – то есть сегодня!

Четкое противопоставление (и противостояние!) мы (Порядочные Люди) и они (Люди Власти) – лейтмотив всех «политических» стихов Марлены, наиболее ярко выраженный в процитированном только что стихотворении, посвященном её любимому другу Лешке Пугачеву – барду, актеру, художнику, неунывающему человеку. С каким удовольствием в стихотворном послании «Борису Чичибабину» Марлена Давидовна, прекрасный знаток русского языка, употребляет слобожанский украинизм, просторечное «ихний» – вместо орфографически стерильного «их», в одном этом слове являя «кило презрения» (её любимое выраженьице) «сильным мира сего»:

 

Дворцы и тюрьмы, города и веси,

все ихнее величье и почет, –

одна твоя бумажка перевесит,

дух освежит, от духоты спасет.

 

Совсем не случайно уже в 1990-е произошла творческая встреча Марлены Рахлиной с мощной поэзией самого вольнолюбивого украинского поэта второй половины XX века Васыля Стуса: за короткий период Марлена перевела (и как перевела!) его книгу «Золотокоса красуня», а «лебединой песней» её стал перевод книги Стуса «Палімпсести». Без известного равенства душ, темпераментов и талантов такой перевод невозможен!

Обращаясь к «милому брату» Борису Чичибабину, М. Рахлина написала:

 

…за твой глоток шального кислорода –

в стране моей свободу отдают.

 

Но тем же «шальным кислородом» дышала и она сама. И её стихи именно так и воспринимались (и воспринимаются до сих пор!) – как глоток чистого воздуха – читателями и слушателями, испытывающими «кислородное голодание».

«Бугор осторожности» у Марлены явно был недоразвит. Помню, как в мае 1985 года, во время первой нашей встречи, она довольно громко рассказывала в людном переходе метро: «Внук пришел из школы и говорит: “А знаешь, что означают концы галстука? Левый – октябрята, правый – комсомол, а партия у нас вот где!”» И она от души выразительно похлопала себя сзади по шее. При последних словах проходящие мимо невольно косились, некоторые улыбались.

Казалось, Марлена легко и мужественно несла бремя двойного имени, данного родителями-коммунистами, впоследствии, разумеется, пострадавшими и из-за Маркса, и из-за Ленина – мечтателей, как никто другой, помешавших людям жить так, как они хотели (что справедливо отметил Горький, правда, со знаком «плюс»).

Удивительна интонация всех её стихов: в ней нет ничего нарочитого – человек словно случайно говорит в рифму, просто озвучивая поток мыслей. Естественность её стихов – сверхъестественна. Никакой «сделанности», «оформленности», а уж тем более – «заданности», – просто разговор по душам. Но при этом – никакой болтовни! Даже самые длинные стихи (страницы на полторы) – лаконичны. Словам – тесно, мыслям – просторно, а бьющей через край жизни в них столько, что стирается «демаркационная линия», отделяющая Искусство (вещь условную) от Бытия (феномена безусловного), сметающего своим потоком жалкие человеческие «придумки».

И в искусстве, и в жизни ей ничего не хотелось «раскладывать по полочкам»: «из всего, что есть жизнь, я бы изумительный // винегрет // непременно соорудила»; в лучшей её книге «Другу в поколенье» единственное стихотворение строгой формы, и то выдержанной не до конца, – прекрасный «Подпорченный сонет».

Поэзия Марлены Рахлиной – жизнь без берегов. Может быть, потому, что в самом авторе был преизбыток жизни:

 

Живу – не надышусь, не насмеюсь,

не наживусь. Живу и не старею.

 

А вот обращение к самым близким людям (в «Подпорченном сонете», посвященном сыну Жене):

 

Живу – до смерти: вот и весь мой сказ!

А раньше смерти не помру, поверьте…

Живу! И даже в мой последний час

я отверну глаза свои от смерти

и буду пялиться – на вас, на вас!

 

Жизнь она ощущала как непрерывный праздник, и сама была человеком праздничным. Замечателен её неологизм в стихотворении «Памяти Андрея Дмитриевича Сахарова»:

 

Ах, без него в стране у нас так грязно,

так непристойна жизнь – и кто теперь

спасет ее, отчистит и запразднит?

Откупорит окно? Откроет дверь?

 

Без неё тоже – кто нашу жизнь  запразднит?

Живая человеческая душа, трепетная и чуткая не только к своим болям и тревогам, но ко всему на свете, привлекает прежде всего в поэзии М. Рахлиной.

«И живу, счастливая…» – называется одно из её главных стихотворений. Трудно понять, в чем секрет этой легкости, этого счастья, которое сродни блаженству святых или юродивых:

 

Как легко я дуриком,

дурочкой живу я,

пряча в горле горя ком,

рану ножевую.

 

Я привычным лепетом

это прикрываю,

щи хлебаю лаптем,

дегтем запиваю.

 

Все равно, счастливою

родилась – и буду!

Слезы, словно сливы, я

выроню – забуду.

 

И живу, красивая,

и живу, счастливая,

по морю, как по суху,

У Христа за пазухой!

 

Недаром она предварила стихотворение «Начало» эпиграфом:

 

Когда бы воли и ума хватило б для того,

я б счастье сделала сама – из сердца своего!

(Из моих детских стихов)

 

Права Инна Захарова, замечая в послесловии к книге М. Рахлиной «Чаша» (2001): «…поэт пишет, что был счастлив, и в это веришь, несмотря на то, что в книге так много горя, одиночества, боли и даже отчаяния. Счастье – это дар, гораздо более редкий, чем талант».

Счастлива Марлена была ещё и тем, что однажды её озарило Слово, жар и притягательность которого она ощущала постоянно, зная:

 

…и силою владеет – только Слово,

и чудеса свершает – только Слово

на нашем бедном жизненном кругу.

 

Поэтому-то и взвешивала каждое свое слово  на весах поточнее аптекарских, прежде чем пустить его «в люди», ведь –

 

…тех, кто мутен был, забвенье ждет,

а тех, кто точен был, венчает слава.

 

Впрочем, слава её интересовала меньше всего. Тщеславие никаким боком из неё не вылезало. А уж зависти к кому-либо у Марлены никогда не было и в помине.

Верная себе, Рахлина написала (за много лет до смерти) «Проект автоэпитафии», где есть строки:

 

Не желаю знать о беде!

Не встречала ее нигде…

Я хочу, чтоб мой легкий нрав

Завсегда оставался прав!

<…>

Я хочу, на старости лет,

только светлый оставить след,

перед смертью – и на века

вам хочу свалять дурака.

<…>

… У меня одна голова,

из неё прорастет трава:

погуляйте на том лугу!

Я все сделаю, что смогу,

чтоб, не хая и не кляня,

вспоминали вы про меня…

Будем же радостно и светло вспоминать человека, любившего «только светлое Слово // и только сердечную связь», заражавшего не просто жизнелюбием, энергией и оптимизмом, но верой в то, что счастье – неотъемлемое свойство Бытия.

Нет, не хватит духу у «злой судьбы» убить счастливую Марлену!

15.08.2010 г.

 

 

[1] Как отметил Е. Е Захаров, зеки, дававшие всем учителям клички, прозывали М. Рахлину «Королева Марго» и «Парижаночка» – прим. гл. редактора.

 

 Поділитися