Кризис интерпретации конституционного конфликта в Украине (заметки вдогонку и по ходу)
Немного об интриге.
На фоне драматического политического противостояния, в которое в очередной раз погрузилась наша страна, а также того, что на первый план для ликвидации опасности вновь выведена правовая структура (на этот раз - Конституционный Суд Украины), не могла не возобновиться тенденция определять все происходящее в правовых терминах и понятиях. Политические перипетии востребовали комментариев правоведов.
Ну а где правоведы – там неизбежные умственные препирательства. По поводу апрельских событий политического и правового толка написано и высказано немало противоречивого. Размах дискуссий весьма широк – от отдельных слов в конституционном тексте до абстрактных выводов философского значения. Последнее, видимо, оправдано. Если выяснить отношения на деликатных клинках формально-правовой логики не удается, необходимо брать во внимание что-то более увесистое. Выбирать средства чем далее, тем более не приходится. Страна стояла и продолжает стоять перед необходимостью разрешить непростой правовой ребус, что могло бы поспособствовать преодолению политического конфликта, который куда сложнее и серьезнее.
По сути дела, в стране сложилась весьма интересная, хотя и сопровождающаяся сильным социальным напряжением ситуация, которую некоторые авторы назвали «конфликтом интерпретаций» (см., например, материал доктора наук А.Мережко «Конституционный кризис в Украине как конфликт интерпретаций» на страницах Интернет-сайта «Главред»). Тут присутствует некоторая загадка. Ведь не каждый знает, что под «интерпретацией» скрывается более привычное для нас «толкование», а если и знает – усомнится в том, что именно к толкованию сводится весь кризис в его правовом аспекте. Между тем диагноз «конфликт интерпретаций» весьма точен. Практически весь апрель вопрос стоял однозначно: понимание смысла обусловливает позицию, позиция – действия игроков в большой игре. Речь, понятно, идет о смысле Конституции как основе оценки Указа Президента Украины от 2 апреля 2007 г. № 264 «О досрочном прекращении полномочий Верховной Рады Украины» (далее – Указ-264) - документа, сыгравшего роль спички, поднесенной к бикфордову шнуру (в более щадящей версии - брошенной в торфяник).
Специалисты, массово выступившие в масс-медиа и подвергшие Указ-264 тщательнейшему юридическому разбору (выполнив, тем самым, львиную долю работы Конституционного Суда), часто были однозначны и категоричны в оценках. Указ неконституционен. Наиболее развернутую аргументацию этого вывода можно почитать в юридическом заключении, подготовленном экспертами Независимого украинского центра правовых инициатив и экспертиз «Правова держава». Среди подписавших его – немало известных правоведов, в т.ч. ряд судей Конституционного Суда Украины в отставке (см.: «Киевские ведомости», 21 апреля 2007 г.).
Менее активно, но все же обосновывалась позиция, по которой Указ не только юридически возможен, но и необходим, поскольку политические события после выборов в украинский парламент 2006 г. чем далее тем более расходились с требованиями Конституции. При этом сторонники такого взгляда мало занимались «казуистическим крохоборчеством», а пытались исходить из фундаментальных идей конституционализма. Тонкий скальпель был заменен тяжелым секачом для радикального решения вопроса. Строить качественную интерпретацию предлагалось исходя из общего смысла целостного конституционного текста, его «системного» видения, не особенно цепляясь за частности, не «редуцируя» очерченное Конституцией право к ее словам. Предлагалось чувствовать ее «дух» и не размениваться на «буквы».
Немного о «духе», буквах, словах и текстах.
Все бы хорошо… Только вот этот самый «дух»…Нет ничего более неприятного с практической точки зрения. И дело не только в том, что «дух» этот (он же – «смысл», он же – «идея», он же – «принцип», он же – «сущность» и т.д.) часто смутен, а порой вообще подобен миражу (картинка красивая, но при пристальном рассмотрении теряет очертания). Есть вопрос и более предметный.
Насколько возможно его («духа-смысла») существование помимо слов и букв, которыми эти слова записаны? Ведь по-иному смысл не зафиксируешь (если не брать в расчет всякие отстраненные труднопонимаемые символы). Хотите иметь внятный смысл, понятный вам и вашим ближним, – слушайте слова и читайте буквы, которыми вы и ваши ближние постоянно пользуются. И понятное дело: чем больше вы будете исходить из слов в их буквальном выражении, тем более четкий и точный смысл вы получите и скорее друг друга поймете. То же и с текстом. Он ведь не более, чем группа слов для обозначения какого-то смысла. Сложность смысла часто делает сложным текст (в записанном виде он может иметь, например, разделы, главы, параграфы, абзацы и прочее). Но основное неизменно. Смысл в любом случае облекается в слова и извлекается из слов. Хотите поточнее понять автора текста – вслушивайтесь (вчитывайтесь) в слова. А уж автор пусть позаботится, чтобы для выражения потребного ему смысла подобрать слова, наиболее подходящие. Удалось – честь ему, хвала и верное понимание. Не удалось – не взыщи. Как написано, так понято и исполнено.
Небольшая оговорка. Тексты иной раз намеренно создаются со скрытым значением (басни, притчи, разные иносказания). Но это особый случай, специфический прием, жанр, и рассчитан он на подготовленного адресата. Есть тексты, построенные с целью более воодушевить, чем сообщать и объяснять. Таковы лозунги, декларации, воззвания, проповеди, поэтические тексты и пр., воспринимаемые преимущественно эмоционально. Часто они задействуются для первоначального привлечения внимания и предполагают появление текстов вторичных, рассчитанных уже на логику и понимание. Существуют тексты с тенденцией достичь предельной информационной насыщенности, для их создания используются слова широкого (порой максимального) обобщения. Это философские, религиозные, научные тексты; сюда же относимы, кстати, и тексты конституций – в той мере, в какой они очерчивают в наиболее общем виде имеющиеся системы институтов политической власти и основания их функционирования. Эта порода текстов также весьма специфична. Быть непосредственным руководством к действию они могут далеко не всегда, а потому также требуют «текстов сопровождения» (объяснений, комментариев), чтобы достичь уровня массового восприятия и влияния на практические действия людей.
Тексты по их природе и функциям, таким образом, различны. Но общий принцип их создания, повторим, – все тот же: оформление в словах. И совет автору любого текста универсален. Хочешь быть доступнее (а это мечта любого автора) - изъясняйся проще и стремись к тому, чтобы тебя понимали близко к тексту и употребленным в нем словам.
Немного о правовых текстах.
Особенно важное значение строгий, близкий к дословному смысл имеет там, где разное понимание одного и того же способно между ближними породить противостояние. Как, например, в случае с приснопамятным Указом. Кто-то считал, что, прекратив досрочно полномочия Верховной Рады, Президент защитил Конституцию. Кто-то полагал, что, наоборот, нарушил. Возникло противостояние – не только накрученных своим руководством политических групп, но и накрученных этими группами толп граждан.
Но что же верно? И почему один и тот же текст оказался воспринятым столь по-разному?
Вероятнее всего, именно потому, что сложный смысл оказался не очень хорошо уложенным в буквально зафиксированные слова, фразы и положения, составившие текст Конституции, и дал возможность каждому из заинтересованных субъектов видеть в нем то, что он хотел.
Здесь стоит, пожалуй, сделать лирическое отступление и упомянуть, что буквы как материальные символические знаки, позволяющие наиболее совершенным образом фиксировать и транслировать в пространстве и во времени любые смысловые значения, появились в обиходе людей не от хорошей жизни. Во многом они возникли именно из потребности четко фиксировать слова, обозначающие предметы, по поводу которых между людьми постоянно возникали недоразумения и столкновения. Ибо, впав в недоразумение и не имея внятного, устойчивого источника знания о предмете спора, они могли кричать до хрипоты и, не докричавшись ни до чего, решать недоразумение по-простому: кулаками. Метод решения споров кулаками, кстати, пережил все времена, он прекрасно используется и сейчас, но, с другой стороны, этих кулаков (а в кулаке может оказаться меч, винтовка, кнопка для бомбометания и прочее, не меняющее сущности дела) люди пережили досыта и изрядно настрадались по этому поводу. А потому уже очень давно, медленно, в муках, через многочисленные пробы и ошибки выработали для бескровного преодоления противоречий в отношениях между собой особый механизм, который не во всех, к сожалению, случаях, но часто все же срабатывает. А именно:
- обозначить предметы типичных и острых разногласий настолько точно, насколько это возможно. Лучше всего - четко записать. Более надежного источника сведений нет. Из написанного пером даже топором, как известно, ничего не возможно вырубить;
- далее стараться, сдерживая себя, опираться на это однообразное значение в своих действиях по отношению друг у другу;
- если же один субъект нестерпимо хотел чего-то отличного от записанного, сдержаться в своих действиях не смог и кто-то другой от этих действий пострадал (физически, материально, морально) - не начинать сразу драку в ответ. А прибегнуть к помощи разумного и сильного посредника, который и попытается разрешить конфликт, опираясь все на то же известное, единообразное, зафиксированное в тексте понимание предмета, из-за которого разгорелся сыр-бор;
- решение выполняется всеми, кто стремится уберечь мир.
Число посредников с рассудительной функцией возрастает по мере численного и качественного роста конфликтов, и в результате в человеческих сообществах формируются сложные судебные системы совокупно со структурами, принудительно обеспечивающими решения судов.
Это, собственно, и есть правовой механизм. И, как можно понять, важнейшей внутренней закономерностью его работы оказывается тенденция как можно четче, конкретнее определять в текстах значение предметов, вызывающих конфликты. Для этого появляются и соответствующие средства. Документы, процедуры, деревянный (без всяких эмоций) язык, которым пользуются юристы и который простому смертному кажется иногда сплошной тарабарщиной… Повторим: внутренняя закономерность права – тенденция к единым, точным, неизменным значениям и к буквальному воплощению этих значений.
Отсюда же - естественное стремление юриста, особенно реально работающего с конфликтами, понимать любой правовой текст (закона, договора, судебного решения и пр.) предельно однозначно, по возможности - дословно. Для него это функционально необходимо: ведь конечное решение по конфликту – единственное, оно должно содержать одно значение. Неопределенность и двусмысленность решения в идеале должны быть исключены. Стремясь к этому, юрист и вынужден опираться, прежде всего, на слова и словосочетания, которые в своем значении тверды, неизменны, всем известны, доступны и в целом - одинаково понятны.
Немного о толковании правовых текстов. Откуда оно?
Из практического стремления получить надежную точку опоры в рассмотрении спорных вопросов рождается еще одна неотъемлемая принадлежность правового механизма – толкование правовых текстов. Это – целенаправленная интеллектуальная работа по установлению их четкого, однозначного смысла. Появление ее неизбежно, и причин здесь несколько.
Первая - потребность юриста быть уверенным, что имеющиеся у него тексты доподлинно удостоверяют и определяют ситуацию, попавшую ему в разбирательство. Т.е., прежде всего юрист устанавливает адекватность текста (грубо говоря, его подходимость к данному случаю), для чего хорошенько изучает его с точки зрения его фабулы.
Второе, что нужно юристу, - не иметь сомнений в том, что все слова, выражения, фрагменты текстов, с которыми он работает, значимы, корректны и в совокупности позволяют передавать и получать стабильное содержание, которое ляжет потом в основу соответствующих действий людей. Все тексты, которые есть у него в работе, он изучает и осмысливает с этой точки зрения. Он удостоверяет для себя точный смысл текстов, прежде чем окончательно оценить (квалифицировать) ситуацию и предложить на их основе какие-то практические шаги.
Третья причина обусловлена необходимостью дать единое содержание текста многим людям, вынужденным им пользоваться. Прежде всего, конечно, юристам. Ведь в разбирательство к ним попадают сходные по содержанию случаи, а умы у юристов разные, одни и те же вещи они могут понимать различно и соответственно решать или предлагать решать дела. Это, разумеется, неприемлемо. Люди в примерно одинаковых обстоятельствах должны иметь дело и с примерно одинаковыми последствиями (например, примерно одинаково поощряться или наказываться за подобные деяния). Чтобы избежать недопустимого здесь разнобоя и практикуется разъяснение возможным пользователям текста единого общего значения (таковым, прежде всего, и является текст закона). Понятное дело, право на такое разъяснение имеет либо субъект с общепризнанным авторитетом (в истории таковыми были, например, мудрые, опытные правоведы, умевшие доходчиво и логично выразить свою мысль), либо субъект, специально на это уполномоченный (в Украине на сегодняшний день, например, таковым определен, в частности, Конституционный Суд). В последнем случае разъяснение по определению обретает нормативное (обязательное к употреблению) значение.
Немного о правилах толкования правовых текстов.
Коль скоро затронут вопрос об основах толкования, имеет смысл упомянуть и о том, что оно должно осуществляться по определенным правилам, чтобы быть действенным. Правила эти никто не выдумывал. Они тоже появились из практических потребностей юристов и, возможно, столь же стары, сколь стары сами правовые тексты.
Наиболее элементарное из них заключается, пожалуй, в том, что слова (устойчивые совокупности слов), употребленные в тексте, должны пониматься в их прямом и буквальном значении, если только такое понимание не порождает очевидную нелепость. Базовое значение этого принципа очевидно. Его соблюдение создает первичный смысловой фундамент, позволяющий тем, кто задействован в спорной ситуации, понимать друг друга и сопоставлять аргументы.
Еще одно важное правило связано с тем, что любой правовой текст воплощает конкретное намерение (юристы обычно говорят – волю) его автора, его создателя. И если возникают сомнения, верно ли понято намерение, то исходить при этом нужно не более чем из имеющегося реального текста, ибо это - наиболее достоверная база. При отступлении от отчетливых формулировок текста (дескать, «законодатель имел в виду…», «законодатель хотел сказать…», «законодатель выразился так-то, но имел в виду иное….» и т.д. и т.п.) неизбежно появится мутная вода домыслов и спекуляций, в которой можно отловить любую рыбу.
Следующее простое правило сводится к тому, что при употреблении слов и выражений, самих по себе неоднозначных (такие есть во всех языках), толкующий субъект фиксирует то их значение, которое не делает текст логически искореженным или вообще пустым. Ведь тогда и юридическое (обязывающее) значение будет нулевым («ничтожным»).
Есть в обойме правил толкования и требование того, чтобы воспринимать толкуемый текст целостно и стремиться наилучшим образом отразить цель, смысл его появления. А, значит, и намерения субъекта, полномочного такой текст создать. Любая отдельная часть текста должна толковаться контекстуально, т.е. в связи с остальными частями, элементами, в логической взаимосвязи с ними. Но если при этом слова конкретного фрагмента (положения, статьи, параграфа, пункта и пр.) более-менее ясны и достаточны по смыслу, этот смысл не должен меняться отсылкой к другим фрагментам текста. Ибо так можно размыть любое содержание и запутать даже простой вопрос. Чего греха таить, этот прием частенько используется; если хотите, он входит в привычный арсенал квалифицированного юриста. За эту дивную способность (с умным видом доказать, что белое есть черное) юристов подчас сильно не любят, но тем не менее, когда припечет, прибегают к ним и покупают это их сомнительное искусство за весьма немалые деньги.
Это не все правила толкования. Вообще постижение смысла правового текста – сложное дело. Здесь многое должно быть взято в расчет, должны быть проявлены изрядное знание предмета, о котором повествует текст, логичность и последовательность мышления, достаточная осторожность в окончательных выводах, которая сродни выводу в медицинском диагнозе. Там, как известно, главное – не навредить. То же, примерно, и в юриспруденции. Здесь главное – не ущемить безосновательно, защитить от произвольного насилия, поддержать возможность нормальной жизни в конкретных общественных условиях. Конечная цель юридического толкования – не решение логической задачи, а зачастую объяснение словесно обозначенных схем мышления и поведения людей, имеющих для них принудительное значение, которое подчас полностью исключает возможность выбора (императивное). По факту иной раз получается, что истолкование текста тождественно принятию решения. А юридическое решение (особенно окончательное, не подлежащее обжалованию) – это судьба…
Немного о тексте Конституции и грехах Указа-264.
В свете сказанного с некоторыми из вышеупомянутых позиций сторонников широкого толкования Конституции вполне можно поспорить.
Например, с излишне критичными высказываниями в адрес буквального способа толкования текстов (иногда оно именуется «буквалистским»). Разумеется, меру надо знать и в опоре на слова, тем более что правовые тексты фиксируют, как правило, сложные значения и по необходимости бывают многословны. Но повторим: стремление к буквальному пониманию (знаменитое юридическое «буквоедство») - не прихоть юриста. Это жестокая потребность необходимой точности. И хотя неумеренная буквальность в постижении текста доводит иной раз до абсурда, юрист стремится к дословному пониманию инстинктивно. Он предпочтет не иметь дело с «духом», если из трясины множества неопределенных значений можно выйти на сухую почву буквальной однозначности. Это стремление и отражено в правиле: воспринимай написанное буквально, пока не теряется смысл. И отмахиваться от буквальности, если она неудобна или невыгодна, недопустимо.
Например, по Конституции Украины Президент «прекращает полномочия Верховной Рады в случаях, предусмотренных этой Конституцией» (п. 8 ч. 1 ст. 106). Это есть достаточно определенное указание исходить из того перечня случаев, который конституционным текстом оказался специально предусмотренным. Едва ли стоит при этом пускаться в рассуждения о том, что перечень этих случаев (обозначенных в ч. 2 ст. 90), – не есть исчерпывающий, что субъект, установивший Конституцию, «не имел в виду» им ограничиться, что эти случаи «предположены» и в других статьях. О том, что «предположено», а что нет, можно рассуждать до бесконечности. Исходите из сказанного – его смысл достаточно четок.
Помимо отмеченного формального момента здесь есть момент содержательный, целевой. Почему в данном случае текст должен быть воспринят буквально? Досрочное прекращение полномочий парламента – шаг более чем серьезный. Это шок для партийной системы, для действующей системы власти, для страны (избирателей) в целом, не говоря уже о том, что досрочные выборы для любого государства - удовольствие не из дешевых. Но главное: результат волеизъявления избирателей, которым конституируется коллегиальный орган всенародного представительства с законодательной функцией, оказывается аннулированным, потерявшим значение вследствие волевого решения иного субъекта власти. Такая процедура по определению может осуществляться в предельно точно обозначенных случаях. Соответственно должен предполагаться (если об этом не сказано определенно) их исчерпывающий перечень. Если же кто-то полагает, что перечень недостаточен, ему придется начать борьбу за внесение в Конституцию соответствующих дополнений (изменений). Это очень трудно. Но на то и Конституция, чтобы она не воспринималась и не менялась произвольно и обеспечивала стабильный порядок формирования и осуществления системы государственной власти.
Есть еще один момент, поднимавшийся в ходе дискуссий. Досрочное прекращение полномочий представлялась не как мера реагирования на «несостоятельность» депутатского корпуса, а мера его конституционной ответственности и применение соответствующей санкции. Этот тезис также весьма уязвим в правовом плане. Во-первых, даже по «духу» права (не говоря уже о «букве» той же Конституции), ответственность должна следовать сугубо за совершение правонарушения, квалифицирующие признаки которого четко описаны в законе. Делается это для того, чтобы реально сильный субъект, объявив действия другого «правонарушением», не учинил над ним расправы с целью политической либо иной нейтрализации. Определение правонарушения и мер ответственности за его совершение в законе - не стопроцентная гарантия от расправы под видом юридического наказания, но все же это существенный заслон произвольным действиям. Во-вторых, ответственность за правонарушение выражается в соразмерной ему санкции, которая также должна быть четко зафиксирована в законе. В-третьих, можно ли толковать как санкцию (наказание) прекращение полномочий в предусмотренных ч. 2 ст. 90 случаях? Не есть ли это скорее организационная мера, мера оперативного реагирования на бездействие субъекта, который должен поскорее начать выполнять важные функции, но в силу политических либо организационных причин не может этого сделать? Наконец, в-четвертых. Есть ли Президент по Конституции Украины субъектом, констатирующим факт правонарушения и имеющим право выносить санкции парламенту? В Конституции ни слова не сказано о том, что Верховная Рада ответственна перед Президентом; вывести же такое право из статьи 102, определяющей Президента «гарантом соблюдения Конституции Украины, прав и свобод граждан», означало бы безразмерное ее толкование.
Немного о «позитивистах» и «догматиках».
В апрельском раунде дискуссий были повторены критические слова в адрес тех, кто, толкуя конституционный текст, стремится быть поближе к употребленным в нем словам. Они были обозначены как «позитивисты», «догматики» и «редукционисты», сводящие право к тексту. В этих оценках отразилась, в частности, некоторая тенденция в украинской юриспруденции, когда терминам «позитивист» и «догматик» придается чуть ли не ругательный смысл - в отличие от приверженцев принципа «верховенства права», чуждых избыточного юридического догматизма, смотрящих на право широко и прогрессивно, усматривающих право далеко не только в нормативных текстах, но и в «принципах», отличающих его от закона и т.д.
Конечно, быть записанным в «догматики» и «ретрограды» от права обидно. Но, избегая того, чтобы втянуться здесь в не совсем уместные дискуссии, имеет все же смысл сказать, что, во-первых, юридический позитивизм как течение в современной правовой мысли вовсе не сводится к тому, к чему его часто сводят на отечественной почве (в частности, к признанию правом только того, что устанавливает законодатель по своему произволу). Во-вторых, «право» и «догма» - по необходимости родственные понятия. Как невозможно вообразить себе право без элемента догмы, т.е. твердо установленного и нерушимого до момента его отмены положения, так невозможно вообразить себе и юриспруденцию без догматического метода, сводящегося к тому, чтобы исключить недопустимую в праве неустойчивость значений. Наконец, едва ли стоит принцип правовой догмы столь резко противопоставлять принципу верховенства права. Приверженность догме заставляет считаться с текстом в его устойчивом значении до того момента, пока текст в надлежащем порядке не изменен. Наличие текста, особенно содержащего жесткие предписания или запреты, может быть крайне неудобным, нежелательным для определенного круга субъектов, субъектов власти особенно. В таком случае именно жесткий текст есть защитное средство от того, чтобы властью не воспользовались по субъективному усмотрению, по произвольному мотиву. А именно этот момент и важен для того, чтобы право оказалось выше чьего-либо усмотрения, чтобы оно верховенствовало, ограничивая риск субъективного произвола.
В контексте сказанного есть смысл упомянуть и о «принципах», в частности, о «принципе демократии», в сопоставлении с которым иногда критиковалась ст. 90 Конституции, не упомянутая Президентом Украины при прекращении им полномочий Верховной Рады Указом-264. Откуда такая уверенность, что ст. 90 не воплощает в себе тот же принцип демократии, только в более конкретной позиции? Разве противоречит принципу демократии закрепление в Конституции самой возможности досрочного прекращения полномочий Верховной Рады Президентом и одновременно конкретных оснований этого прекращения? Ведь таким образом, с одной стороны, закладывается фактор, понуждающий депутатов быть действенными, собранными и в приемлемые сроки создать рабочую структуру. Иначе такой корпус депутатов не функционален, и потому Президент наделен правом прекратить его полномочия досрочно. Это – мера, позволяющая оперативно сменить нефункциональный парламент на конструктивный. Но, с другой стороны, именно для того, чтобы Президент, которому дано такое мощное право, им не злоупотребил, и обозначаются точные условия его осуществления. Право «роспуска» уравновешивается обязанностью «распускать» парламент конкретного созыва лишь в строго определенных случаях. Противоречит ли это принципу демократии? Не есть ли, напротив, наличие такого баланса конкретным механизмом демократии, предупреждающим сосредоточение в руках одного из субъектов государственной власти избыточных полномочий?
Отсюда - еще один формально-правовой момент. Иногда говорится, что в украинской Конституции принцип демократии наиболее адекватно воплощен в статье 5, согласно которой носителем суверенитета и единым источником власти в Украине есть народ, осуществляющий власть непосредственно и посредством органов государственной власти и местного самоуправления, имеющий исключительное право определять и менять конституционный строй, которое не может быть узурпировано государством, его органами и должностными лицами. Как наиболее общая по значению, ст. 5 имеет перевес над иными статьями Конституции согласно старинному коллизионному правилу lex superior derogat legi inferiori (в случае конфликта между иерархически высшей нормой и нормой более низкого порядка преимущественную силу должна иметь иерархически высшая норма). Но чуть выше отмечалось, что некоторые статьи Конституции (та же ст. 90) определяют механизмы реализации общего демократического принципа в конкретном участке работы институтов власти. Под таким углом зрения ст. 90 - частный, специальный момент, предусмотренный содержанием общей нормы о народовластии, сформулированной в ст. 5. Между тем, среди старинных коллизионных правил существует еще одно: lex specialis derogat legi generali (в случае конфликта между нормами равной юридической силы, но общего и специального значения, перевес имеет норма специальная). Поэтому, если возникает потребность их применения, применена должна быть, в первую очередь, ст. 90 как более конкретная.
Немного о политике и праве.
Если взять все сказанное во внимание, то можно усомниться в том, что Президент, досрочно прекративший своим указом полномочия Верховный Рады и принявший решение о проведении новых выборов, действовал в полном соответствии с конституционным принципом демократии и духом украинской конституции. У него, безусловно, была своя политическая логика и была попытка обосновать политический шаг юридически. Но формально-правовые основания этой попытки, воплощенной в Указе-264, оказались недостаточными.
Косвенным подтверждением этому явилась, помимо всего прочего, реакция на появление Указа-264 компетентных органов и должностных лиц Совета Европы. По сути Указа и конфликта как такового они ничего внятного не высказали, помимо здравого, но не очень оригинального замечания о том, что конфликт есть следствие поспешных изменений Конституции Украины в 2004 г. Более того, первичная реакция представителей Совета Европы сопровождалась, как известно, сомнениями в достаточности конституционных оснований для роспуска парламента. Не имея твердых оснований для однозначных оценок и выводов, Совет Европы поневоле связал всю дальнейшую судьбу Указа и кризиса с позицией украинского Конституционного Суда.
Понятно, что речь идет о непростых вопросах, в которых право чрезвычайно трудно отмежевать от политических решений. И какое решение не принял бы Конституционный Суд, оно может привести к относительному успокоению ситуации лишь при условии, что действующие политические игроки примут его как руководство к действию. Все последующие политические телодвижения этих игроков дают предостаточно оснований сомневаться в их готовности это сделать. И все же…. Право не есть политика. Политика не есть право. Грань тонка, но правовой механизм должен сработать именно как правовой, даже если правовое решение имеет риск быть попранным политиками. Иначе в нем нет потребности. Иначе нет потребности ни в законе, ни в Конституции, ни в Конституционном Суде. Зачем украинской политике такие дорогостоящие фиговые правовые листья? Для поддержки дешевого имиджа, который ровно никого не способен обмануть?
Немного в заключение.
В последние числа апреля, как предполагалось, Конституционный Суд должен был выйти на определенную версию решения ребуса, которая должна была сыграть роль правового императива, разрешающего ситуацию с досрочным прекращением полномочий Верховной Рады и внеочередными выборами.
Но случилось иное. Чувствуя юридическую слабость Указа-264 и не имея уверенности в успешном для себя решении, Президент сделал упреждающий ход. 25 апреля он принял Указ № 355 «О досрочном прекращении полномочий Верховной Рады Украины и назначении внеочередных выборов», которым отменил Указ-264 и вновь постановил досрочно прекратить полномочия Верховной Рады, но с измененной мотивировкой и смещением даты внеочередных выборов. Тотчас после публичного обнародования Указа-355 появились заявления оппонентов о его неконституционности и намерениях внести в Конституционный Суд представление о неконституционности, а днем позже – и само представление.
Интрига пока получает, таким образом, второе дыхание, тема «интерпретации конституционного конфликта» и роли в ней Конституционного Суда с повестки дня не снимается. Адекватная интерпретация по-прежнему остается и может сыграть роль «золотой» (хотя и существенно обесценившейся) «акции» в разрешении проблемы опасного политического противостояния в Украине.
Но сыграет ли? Ставки слишком высоки для того, чтобы тот, кто поставил на кон, попал в зависимость от какой-то там «интерпретации». Вот такой кризис интерпретаций, осуществись он, был бы самым печальным.