Цензура бессмертна?

Потому что она сама – порождение технического прогресса.

Слово цензура вызывает у людей разные ассоциации. Для кого-то это фильтр, который в «информационную эпоху» способен отделять ценное от «пустой породы»; для кого-то отдающая Оруэллом система подавления свободы.

При этом не все представляют себе чётко, что такое цензура – и даже толковые словари дают невнятные или даже противоречивые её определения. Чаще всего цензурой называют обязательную проверку печатных изданий в каком-либо государственном органе перед выходом в тираж.

«Дитя» Совнаркома – Декрет Совета народных комиссаров от 6 июня 1922 года создал учреждение, ставшее на долгие годы одним из символов советской власти, – Главное управление по делам литературы и печати. В «Литературной энциклопедии» 1929 г. о причинах создания Главлита и его назначении сказано так: «Задачи диктатуры пролетариата и строительства социализма во враждебном капиталистическом окружении требуют пресекать не только явную контрреволюцию и агитацию против советской власти, но и парализовать все, что подрывает и извращает политику социалистического строительства... что активно мешает укреплению и внедрению марксистской доктрины».

Впрочем, тогда о Главлите, по крайней мере, упоминали официально, позже подобные статьи были изъяты из энциклопедий. Насколько широко можно было трактовать цели Главлита, заявленные в декрете Совнаркома, показывает пример Анны Ахматовой – указание о запрете «разжигания религиозного фанатизма» в 1928 г. заставило цензоров выбросить из сборника её стихотворений все произведения, где присутствовали слова «Бог», «Христос» и даже «молитва».

Пред учреждением Главлита возникла непродолжительная дискуссия: некоторые вчерашние революционеры не понимали, зачем нужен в новом обществе такой «пережиток прошлого», как цензура. Но сторонники её введения (среди которых был и В. Ленин) разъяснили это вполне доходчиво. Предельно чётко выразился и нарком Луначарский: «Да, мы нисколько не испугались необходимости цензуровать даже изящную литературу, ибо под ее флагом, под ее изящной внешностью может быть внедряем яд еще наивной и темной душе огромной массы, ежедневно готовой пошатнуться и отбросить ведущую ее среди пустыни к земле обетованной руку из-за слишком больших испытаний пути».

Как вела эта партийная «рука» и куда привела в конечном итоге – хорошо известно. Есть, тем не менее, несколько любопытных подробностей: например, цензура первоначально не была всеобъемлющей – из ведения Главлита были исключены партийная печать, а также издания Коминтерна и Академии наук. Но ненадолго – уже в 1931 г. все эти «исключения» были переданы под надзор цензоров. Рамки прессы и литературы оказались слишком узкими – позже специальным постановлением было запрещено производство значков, жетонов, эмблем, нарукавных повязок с рисунками и текстом, лозунгов и политических рисунков на фарфоре, стекле, текстиле и так далее без предварительного одобрения ведомства.

Регулировалась работа с почти немецкой тщательностью – например, политредактор должен был проверить за смену 35 сюжетов этикеток и товароупаковок. Ввезенные из-за границы произведения, которые были сочтены вредными («в политическом или экономическом отношении», либо же содержавшие в себе порнографию), кстати сказать, не уничтожались, а безвозмездно передавались органам Главлита. А оплачивался труд цензоров за счёт издательств, при которых они состояли – иными словами, за счёт подцензурной печати.

Формально цензура была отменена в Советском Союзе в 1990 г., когда вышел новый «Закон о печати и других средствах массовой информации». Он учредил новый орган – Главное управление по охране тайн в печати. Закон Украины «О печатных средствах массовой информации», принятый 16 ноября 1992 г., официально запрещает создание и финансирование каких-либо органов цензуры. Хотя, кстати сказать, юридически существование цензуры не признавалось и в Советском Союзе.

От Рудольфа II до Наполеона предварительная проверка и «просеивание» печатной продукции (иными словами, цензура, пусть само слово и не употреблялось) не являлись советским изобретением – этому институту, как минимум, пять столетий. Латинское слово «цензор» получило свой нынешний (или весьма близкий к нынешнему) смысловой оттенок приблизительно в XV – XVI вв. Когда книги стали печатать на станках, а не переписываться от руки, их стоимость резко упала, а доступность, соответственно, подскочила вверх. Встревожились те, кто полагал, что обладает монополией на истину – власти светские и духовные. В рамках борьбы против протестантской пропаганды учёные-теологи из Сорбонны даже всерьёз предлагали «уничтожить во Франции искусство книгопечатания». Но в конечном итоге пошли другим путём – проверки книг на предмет содержания еретических мыслей. Первые такие законы были приняты на родине книгопечатания – в Германии, позже – во Франции. «Вредные» книги подлежали сожжению, иногда – вместе с авторами и издателями.

Но главное состояло даже не в этом, а в том, что появились люди, которым вменялось в обязанность прочтение книг и их одобрение или неодобрение. В роли первых цензоров выступали профессора-теологи из французских или немецких университетов. Многие вдохновители цензуры оставили потомкам свои мысли на сей счёт. Например, германский император Рудольф II в своём указе о проверке печатаемых сочинений объявлял, что нарушители будут наказываться «на основании закона и, смотря по обстоятельствам и роду дела», но непременно так, чтобы «другим было неповадно».

Французская революция, при провозглашённой в качестве первого и самого важного лозунга «свободе», скоро дала откат в виде еще более жёсткой цензуры, чем была ранее: «Всякий будет привлечен к ответственности... и наказан смертью, кто бы ни был изобличен в составлении и печатании сочинений, которые провозглашают восстановление во Франции королевской власти или роспуск Национального конвента». Любопытно, что при монархии за антиправительственные памфлеты и статьи наказывали бичом, ссылкой, штрафом, но всё же, как правило, не смертной казнью.

Наполеон Бонапарт, из республиканца переродившись в монарха, оставил множество указаний о том, как надлежит регламентировать печать. Со свойственной ему смесью лаконичности, цинизма и своеобразного юмора публикацию последних новостей, например, он советовал осуществлять по следующему принципу: «Если даже известия справедливы, надо выждать, пока не останется ни малейшего сомнения в их верности. Когда же они сделаются уже решительно всем известны, нет никакой надобности публиковать их». А в письме министру полиции он давал такие наставления: «Постарайтесь же немного более, чтобы поддержать общественное мнение. Скажите редакторам, что хотя я отсутствую, но я читаю газеты...»

История показала, что чем больше развивалась печать, тем более жесткой (или изощрённой) становилась цензура, причём её существование как раз подчёркнуто отрицалось там, где она была наиболее всесильной (или подчёркивался её «вынужденный» и «временный» характер) – в странах социалистического блока, Испании и Португалии времён военных диктатур, в латиноамериканских государствах во главе с военными хунтами и так далее.

«Временный характер» обычно продолжался до падения режима, после чего приходила другая власть, обещавшая (по крайней мере, сначала) больше свободы. А представителям старой власти (кому удавалось выжить) оставалось только констатировать свои ошибки. «Свобода печати принадлежит к таким учреждениям, о которых не спорят, хороши ли они. Вопрос только в том, долго ли можно отказывать в них духу времени и общественному требованию?» – говорил Наполеон своим спутникам, бродя по скалам острова Святой Елены.