Перечитывая Гавела

Я очень признательна Сергею Адамовичу за оказанную мне честь - за приглашение выступить на конференции, посвященной его юбилею. Должна признаться, что тема этой конференции - «Страна и мир», первоначально вызвала у меня тяжелые раздумья, если не поставила в тупик. Ведь это, в конце концов, день рождения - а что хорошего можно сказать о положении России в современном мире или ее взаимоотношениях с этим миром?

Лично у меня все, что произошло с Россией в последнее десятилетие, вызывает постоянное и острое чувство стыда. Стыда за страну, которая все больше деградирует в социальном, политическом, культурном и, в особенности, нравственном отношении, но при этом постоянно требует особого отношения к себе, к своим интересам и требованиям. Страну обидчивую, агрессивно-истеричную, и при этом крайне неразборчивую и циничную в своей внешней и внутренней политике. К несчастью, образ России в современном мире достаточно четко отражает политический и человеческий кругозор подполковника КГБ, его комплексы, неврозы и фобии, его убогие представления о человеческой природе.

Россия в современном мире обладает лицом и повадками Путина, в этом постоянно убеждаешься, читая иностранные газеты и участвуя в зарубежных конференциях. Поэтому единственное хорошее, что я могу сказать по этой теме, это то, что роль и влияние такой России в современном мире неуклонно, хотя и гораздо медленнее, чем хотелось бы, сокращается. Это оставляет надежду, что когда-то, может быть, в не самом отдаленном будущем мы сможем забыть о своих обидах и о своем былом величии и, обратившись на самих себя, заняться, наконец, своими проблемами.

Свои скромные соображения об этих проблемах и путях их решения я озаглавила «Перечитывая Гавела» не только потому, что это соответствует теме конференции, но главным образом потому, что книга «Сила бессильных», написанная больше 30 лет назад (в 1978г.), оказывается поразительно актуальной для современной России и, как мне кажется, позволяет обсуждать российские проблемы в мировом, хотя и ретроспективном контексте.

Во-первых, анализ посттоталитарной системы у Гавела, ее человеческих, экзистенциальных оснований вполне применим к нынешней российской ситуации. Само это определение - посттоталитарная, которое Гавел относит к восточноевропейским системам, вполне адекватно отражает существо нынешней общественной системы и политического режима в России. Л.Д. Гудков справедливо предлагает рассматривать его как продукт разложения тоталитаризма. Можно, как мне кажется, также допустить, что по главным параметрам, обуславливающим отношения человека и власти, общества и государства мы на целый исторический шаг отстали от восточноевропейских стран. Образно говоря, в результате процессов последнего двадцатилетия мы вернулись не в брежневский СССР, а оказались в Восточной Европе того времени.

Система, которую описывает Гавел, «в нынешней фазе своего исторического развития уже давно не опирается, а по ряду причин и не может опираться на неприкрытое и жестокое беззаконие власти, исключающее любое проявление нонконформизма. А с другой стороны, эта система настолько политически инертна, что фактически не допускает никакого протеста в своих официальных структурах». (В.Гавел. Сила бессильных.// Мораль в политике. Хрестоматия. Составление и общая редакция Б.Г. Капустина. М.: КДУ, 2004. С.215)

Гавел: «Конфликт между интенциями жизни и интенциями системы не перерастает в конфликт двух противопоставленных общественных групп, и только поверхностный взгляд позволяет - и то лишь приблизительно - делить общество на правящих и угнетенных. Впрочем, это одно из важнейших отличий между посттоталитарной системой и «классической» диктатурой, в которой этот конфликт все же поддается социальной локализации. В посттоталитарной системе граница этого конфликта проходит de facto через каждого человека, ибо каждый по-своему является ее жертвой и опорой. То, что мы понимаем под системой, не является, следовательно, порядком, который бы одни навязывали другим; скорее, это нечто, пронизывающее все общество и частью чего это общество является, нечто, что кажется, вроде бы, как принцип неуловимым, а на самом деле «улавливается» всем обществом как важный аспект его жизни». (233-234)

«Сильно упрощая, можно было бы сказать, что посттоталитарная система - это результат «исторической» встречи диктатуры с обществом потребления: разве эта массовая адаптация к «жизни во лжи» и столь широкое распространение в обществе «самототалитаризма» не находятся в тесной связи с повсеместно распространенным нежеланием человека-потребителя пожертвовать чем-либо из своих материальных ценностей во имя собственной духовной и нравственной целостности? С его готовностью поступиться «высшими идеалами» ради дешевых соблазнов современной цивилизации? С его незащищенностью перед эпидемией стадной беззаботности? И не является ли, наконец, серость и пустота жизни в пост-тоталитарной системе, собственно, лишь карикатурно заостренным образом современной жизни вообще, и не служим ли мы, в сущности, пусть даже по внешним параметрам далеко отстав от Запада, на самом деле неким предостережением ему, указывая скрытую направленность тенденций его развития?» (235)

(Мне кажется, что это предостережение оказалось пророческим, в частности, для современной Италии, где феномен Берлускони является примером предельно циничного упрощения жизни и отказа от того типа демократической политической культуры, которая сложилась в это стране после войны). Важнейшим основанием посттоталитарной системы - тогда и сейчас - выступает ложь, хотя роль ее и отношение к ней в нынешней российской системе отличается от того, которое было прежде. В системе, основанной - хотя бы и формально - на идеологии, ложь выполняет для человека функцию алиби. Она состоит в том, говорит Гавел, «чтобы создавать у человека как жертвы и как опоры посттоталитарной системы иллюзию, что он находится в согласии с человеческим укладом жизни и порядком мироздания» (…) «человек вынужден жить во лжи. Он не должен принимать ложь. Достаточно, что он принял жизнь, которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым он утверждает систему, реализует ее, воспринимает ее, является ею». (223, 225)

То обстоятельство, что в официальные идеологически догмы в тот период никто особенно не верил ни в Восточной Европе, ни даже в СССР, не снимает этой «алибистической», как говорит Гавел, функции идеологии. Она формирует панораму, которая «напоминает человеку, где он живет и чего от него хотят, сообщает ему о том, что делают все остальные, и указывает, что и он должен делать, если не хочет быть отвергнутым, оказаться в изоляции, «выделиться из общества», нарушить «правила игры», рискуя тем самым утратить свое благополучие и безопасность». (231) В нынешней, предельно деидеологизированной России ложь выполняет, тем не менее, ту же функцию, функцию алиби, функцию адаптации к существующему порядку вещей. То обстоятельство, что в официальную ложь практически никто не верит, совершенно не меняет дела. И теперь, как и раньше, принятие официальной лжи это сигнал, с помощью которого человек сообщает, что он принял предписанный ритуал, что согласился на предложенные правила игры. Как пишет С.А. Ковалев, «Мы живем в стране ритуального вранья».

Деморализация общества:

Гавел «Глубокий кризис человеческой личности, вызванный «жизнью во лжи», создающий эту жизнь, имеет, несомненно, свои нравственные последствия: они проявляются - помимо всего прочего - как глубокий нравственный кризис общества. Человек, подчиненный потребительской шкале ценностей, «растворенный в амальгаме стадной цивилизации, не признающий ответственности выше перед бытием, чем ответственность за собственное выживание», есть человек деморализованный: именно на эту его деморализованность система опирается, ее углубляет, именно ее отражает в масштабе всего общества». ( 243)

В России невозможно решить ни одну частную проблему - милиции, образования, здравоохранения. Попытки ввести какие-либо изменения, сделать так, чтобы эти сферы действовали по минимальным правилам - упираются в тотальную коррупцию государственных и извращенный характер общественных институтов, которые включены в это. Единый государственный экзамен, вместо того, чтобы уменьшить коррупцию в образовании, порождает новые коррупционные механизмы. Предложения по реформе милиции порождают в обществе опасения, относительно того, куда денутся люди, привыкшие к милицейским нравам и умеющие владеть оружием.

Как воспринимает общество голое бесстыдство власти?

Две трети москвичей считают режим Лужкова коррумпированным, но при этом половина поддерживает его и, наверное, голосовала бы за него, если бы выборы губернаторов не были отменены. Сходным образом в Италии, большинство итальянцев считают, что Берлускони действительно совершал вменяемые ему нарушения закона, но половина из этих людей продолжает за него голосовать.

Это может происходить в глубоко деморализованном обществе, где смещены важнейшие нравственные критерии.

Как выйти из этого нравственного кризиса?

Гавел: «Жизнь во лжи» может функционировать как главный элемент системы только при условии собственной универсальности; она должно присутствовать везде и внедряться повсюду; она не допускает и мысли, о сосуществовании с «жизнью в правде», ибо любое отступление от «жизни во лжи» отрицает ее как принцип и в целом ставит под угрозу». (237)

Гавел: «…пока «жизнь во лжи» не находится в конфронтации с «жизнью в правде», нет и возможности обнаружить ее лживость. Но как только у нее появится альтернатива, появится и жизненная опасность как ее сущности, так и явлению в целом. При этом вообще не важно, каковы истинные масштабы этой альтернативы: ее сила заключается не в «физическом» аспекте, а в «свете», которым она освещает основы этой системы, в свете, который падает на ее шаткий фундамент. (237)

Так же, как и в Восточной Европе, формирование альтернативы создает возможности для выхода за пределы деморализованного общества. По мнению, Б.В. Дубина, важнейшим основанием массовой поддержки нынешнего режима в России является безальтернативность - власти, способов взаимодействия с ней, индивидуального и общественного существования человека.

Именно появление альтернативы (альтернатив, альтернативных пространств социальной жизни) может привести к важнейшему модернизационному сдвигу - изменению типа отношений господства, отделению общества от государства.

Формирование такой альтернативы в современной России - задача несравненно более сложная, чем это было 30 лет назад в Восточной Европе. Альтернатива - «жизнь в правде», по терминологии Гавела, подтачивала, разрушала систему в которой центральную, скрепляющую роль играла идеология, идеологический ритуал. Разоблачение официальной лжи привело к разрушению идеологических оснований системы. Нынешняя российская система основана не на идеологии - правда, разоблачение лжи не угрожают ее основаниям и поэтому допускаются, хотя и дозированной форме. Сила нынешней системы в предельно циничном контракте с деморализованным обществом. В том, чтобы постоянно показывать этому обществу, что нет и не может быть иного способа жизни, кроме адаптации к этой системе. Его нет не только в России, но и вообще нигде в мире. Те, кто действуют из иных побуждений, лишь прикрывают свои корыстные интересы (получают за это деньги и т.п.)

Для разрушения этой безальтернативности, для лишения общества алиби единственно возможного приспособления к системе подход Гавела остается в высшей степени актуальным. «Жизнь в правде» как форма протеста человека против навязанного ему положения является альтернативной попыткой вернуть себе свою собственную ответственность, что есть, безусловно, акт нравственный». (243) Поэтому, создание общественного пространства - или, скорее пространств - где действует система нравственных ориентиров, становится средством отделения общества от государства и важнейшей политической задачей.

Как этого можно достичь? Каким образом можно продвигаться в этом направлении?

Речь идет об апелляции, хотя и не прямой к достоинству и нравственному чувству человека, к той «скрытой сфере», по определению Гавела, где и вызревают, в конечном счете, социальные сдвиги.

Политика в посттоталитарном обществе:

Общий недостаток демократических движений, по мнению Гавела, заключается в «переоценке значения непосредственно политической работы в традиционном смысле слова и недооценке политического значения именно тех «до-политических» событий и процессов, которые питают развитие реального политического процесса» (250).

С моей точки зрения, это ключевой вопрос для современной России. Должна ли альтернатива быть политической? Нужно ли добиваться проведения свободных выборов теперь и сейчас? Несомненно, нужно, поскольку таким образом - путем создания оппозиционных фракций в Думе можно прекратить штамповку законов, при помощи которых власть удерживает общество в деморализованном состоянии. Но в условиях деморализованного, коррумпированного общества, при доминировании административного и денежного ресурса не следует возлагать особые надежды на то, что проведение выборов решающим образом изменит ситуацию. Без структурирования социального протеста, без возникновения иного пространства, основного на нравственных ориентирах это будет еще одна дискредитация демократии, повторение пройденного. Чтобы быть действительно демократическими выборы должны опираться на горизонтально структурированное общество. Я думаю, что такой процесс - процесс структурирования общества - идет в самых разных сферах: от политических и социальных протестных движений до нарастающего стремления людей отстаивать свои права и достоинство в ежедневной жизни. Именно здесь может происходить формирование того иного, до-политического пространства, основанного на нравственных правилах и ориентирах, которое, в конечном счете, обретает политический смысл.

Гавел: «… в посттоталитарной системе по-настоящему значимые политические события происходят при иных обстоятельствах, нежели в системе демократической. В том, что большая часть общества относится столь безразлично, если не откровенно недоверчиво, к выработке концепций альтернативных политических моделей, программ или хотя бы их концепций, не говоря уже об инициативе создания оппозиционных партий, сквозит не только разочарование в общественных делах и утрата» высшей ответственности» как результат всеобщей деморализации, но и появляется зравый общественный инстинкт: будто бы люди почуяли, что действительно все уже стало «иным» и на самом деле пришло время действовать иначе». (250-251)

Гавел: «Если многочисленные и наиболее значимые политические импульсы последних лет в разных странах советского блока исходили - по крайней мере, на начальной стадии, до того как смогли вызвать определенный резонанс на уровне фактической силы - в большинстве своем от математиков, философов, физиков, писателей, историков, простых рабочих и т.д., а не от политиков; если двигателем различных «диссидентских движений» является эта масса представителей «неполитических» профессий, то это происходит не потому, что все эти люди, скажем, умнее тех, кто избрал себе политическое поприще, а в первую очередь потому, что они менее обременены и связаны политическим мышлением и политическими стереотипами, точнее, традиционным политическим мышлением и традиционными политическими стереотипами, что они, следовательно, как ни парадоксально, более открыты политической реальности, а значит, и острее чувствуют, как в ней можно и должно поступать». (251)

Гавел: «Ничего не поделаешь: ни одна из обозримых сегодня альтернативных политических моделей, пусть даже самая привлекательная, в действительности, по всей вероятности не является тем, что могло бы по-настоящему оживить эту «скрытую сферу», зажечь людей и общество, вызвать реальную политическую активность. Потенциальная политика в посттоталитарной системе имеет иное поле деятельности: постоянное и напряженное противоречие между комплексными притязаниями этой системы и интенциями жизни, то есть элементарной потребностью человека жить, пусть и до определенной меры, но в согласии с самим собой, жить хотя бы сносно, не подвергаясь унижениям со стороны начальства и администрации, не находясь постоянно под контролем полиции, иметь возможность свободно высказываться и, реализовав свой природный творческий потенциал, иметь правовую защищенность и т.д. и т.п. Все это так или иначе непосредственно затрагивает эту «скрытую сферу», все это относится к тому основополагающему, вездесущему и неутихающему противоречию, которое неизбежно втягивает в себя людей». (251-252)

Все это, как мне кажется, имеет непосредственное отношение к существу сегодняшних российских проблем. Я не призываю копировать деятельность восточноевропейских диссидентов конца 1970-х гг. Я считаю, что общий подход, предложенный ими в тот период, соответствует самым насущным российским потребностям.

Закончить свое выступление мне хотелось бы еще одной цитатой из выступления Вацлава Гавела в Варшаве в 1999г.в связи с тем, что «Газета Выборча» объявила его «человеком десятилетия».

Гавел: «Смысл нашего восточноевропейского опыта таков: общество всегда должно платить или, во всяком случае, быть готовым к тому, чтобы платить за свободу, независимость, права человека, за свои успехи. Нечего не дается даром. Ради дела временами нужны огромные усилия и жертвы, независимо от того, принесут ли они пользу.

Тут мы подходим к проблеме человеческой совести. С чем можно, а с чем никогда нельзя морально смириться; где можно и где нельзя заключать компромиссы; где находится моральная граница политических действий, а где - чувство справедливости, которое бывает важнее частичного успеха.

Так вот, наш абсолютный исторический опыт подсказывает: реальный политический успех приносит только то, что дает правильный ответ на основные моральные дилеммы времени и культуры. Важно осознать, что настоящий смысл имеет только та политика, которая опережает совесть.

Я говорю об этом не как моралист, а как наблюдатель, как человек, который убедился в том, что нравственность в политике оправдывает себя. Она не всегда и не сразу дает результат, позитивный эффект. Этическое поведение воздается не только личности, которая, страдая, остается внутренне свободной и потому счастливой, но прежде всего обществу, в котором судьбы людей объединяются в то, что можно назвать хорошей моральной средой, жизненным стандартом или же неустанно возрождающимися моральными традициями, рано или поздно приносящими всеобщую пользу». (Общая Газета, 27 мая - 2 июня 1999г.)

Очевидно, что смысл этого послания полностью совпадает с тем, о чем говорит и пишет в последнее время Сергей Адамович Ковалев.

02.03.2010