Мир прощается с Александром Солженицыным
I. Российская пресса о смерти Солженицына ( BBC , 05.08.2008)
II. Андрей Остальский. Солженицын: главное и сноски
V. Скончался Александр Солженицын. От Общества «Мемориал»
VI. Александр Солженицын. Что нам по силам. Статья из АИФ . Опубликована: 30 января 2008
I. Российская пресса о смерти Солженицына ( BBC , 05.08.2008)
"Он был нашим Гомером", – эту фразу в отношении места Солженицына в истории России приводят многие российские газеты.
"Неудобный, резкий, путанный, высокомерный, человеколюбивый, пророчествующий, пугающий, конфликтный, нелюдимый, то гениальный, то наивный – он не из тех, кого любят все, и любят светло. Но он из тех, чья роль в истории не может быть преувеличена – она не просто значительна, она огромна", – пишет в редакционном комментарии "Коммерсант".
"Его ругали и над ним смеялись, его боготворили и превозносили. Но и те и другие точно знали – один раз своими рассказами и "Архипелагом" Солженицын этот мир уже изменил. И этого абсолютно достаточно, чтобы войти в список бессмертных", – полагает издание.
"Для большой части русского общества имя Солженицына имело символическое значение, усвоенное хотя бы на подсознательном уровне. И если существует русский культурный код, система опознавательных знаков русского мира, то понятие "Солженицын" занимает в такой системе одно из ключевых мест", – пишет "Газета".
"Александр Солженицын – человек, открывший стране глаза", – пишут "Ведомости".
"С его уходом мы лишились еще одной важной координаты, которой являлось просто его существование – в последнее время почти беззвучное, но все равно ощутимое. Лишились возможности оглянуться на него, поежиться и устыдиться. Пусто стало на свете. Великих больше нет", – сожалеет издание.
По данным Фонда общественного мнения, которые приводят "Ведомости", "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына читали 20% опрошенных, "Один день Ивана Денисовича" – 11%, "Раковый корпус", "Матренин двор" и цикл "Красное колесо" – всего 4-5%.
"Архипелаг" – самая читаемая книга? – задается вопросом газета. – Возможно. Хотя еще более вероятно, что те, кто говорит, что читали, имеют в виду, что знают об этой книге и хотели бы прочесть. Теперь, может быть, прочтут".
Вдова Солженицына Наталья Дмитриевна рассказала "Московскому Комсомольцу" о последних часах жизни супруга: "Александр Исаевич с самого утра [минувшего воскресенья] до 20.00 работал над своей книгой в рабочем кабинете. Он чувствовал себя хорошо, ничего не предвещало беды. Сейчас можно сказать, что свой последний день он провел хорошо".
Также она добавляет, что он умер так, как хотел. "Он хотел умереть дома, а не в больнице, и летом, а не зимой, – приводит "МК" слова Натальи Дмитриевны. – Он умер на руках у меня и сына Степана. До 90 лет он не дожил полгода".
Похоронят Александра Солженицына в среду, 6 августа, на территории Донского монастыря. Здесь захоронены также писатель Иван Шмелев, белый генерал Владимир Капель.
"Это место упокоения было выбрано самим Александром Исаевичем еще при жизни, – пишет "МК" со ссылкой на секретаря Отдела внешних церковных связей Московского патриархата протоирея Николая Балашова. – Пять лет назад в ответ на его обращение Святейший Патриарх Алексий благословил закрепление участка на кладбище Донского монастыря для погребения Александра Солженицына".
Обзор подготовил Олег Савин,
Служба мониторинга Би-би-си
II. Андрей Остальский. Солженицын: главное и сноски (BBC , 04.08.2008)
"О мертвых - хорошо или ничего". Этот древний постулат особенно силен в России. Но Александр Солженицын слишком крупная фигура и в российской, и в мировой истории, чтобы применять к нему это благонамеренное, гуманное, но лицемерное правило. Солженицына нет нужды "полировать" - не к чему скрывать, какие вокруг его образа и наследия ломаются копья.
С точки зрения либералов-западников, Солженицын, вернувшись в освободившуюся от коммунистов Россию, чуть ли не предал диссидентское дело. Так же бескомпромиссно и страстно, как он боролся с советской властью и разоблачал сталинские преступления, Солженицын бросился обличать российский капитализм и либерализм. Не скрывал он и своего презрения к молодым реформаторам, демонстративно отказался получать орден, которым наградил его Борис Ельцин. Но при этом легко нашел общий язык с Владимиром Путиным и принял награду - государственную премию - из его рук.
Резкая, безапелляционная критика Запада пришлась более чем ко двору сегодняшней власти в России и по душе большинству населения страны. Сегодня новое поколение россиян, прежде всего, вспоминает его "разочарование" в западных ценностях и образе жизни, его горячую проповедь русского национализма, а не героическую борьбу с тоталитарной властью КПСС.
Солженицына не смущало даже, что он фактически оказался в одной компании с выходцами из КГБ. И он - как никто другой показавший художественными средствами ужасы ГУЛАГа и жестокость "органов" - даже не усматривал в этом ни малейшей иронии судьбы.
Но все это - злоба дня. А литературное наследие Солженицына - это злоба, по крайней мере, столетий. Гражданскую и литературную силу "Одного дня Ивана Денисовича", "Матренина двора" и "Архипелага ГУЛАГ" просто не с чем сравнить. Это были настоящие бомбы, взрывы которых раскачали, казалось бы, несокрушимое здание СССР. Проявленная при этом Солженицыным физическая и моральная отвага, твердость и выдержка - почти за пределами сил человеческих.
Но он был не только бесстрашным разоблачителем, борцом и тонким писателем своей эпохи. Его девиз "жить не по лжи" для циников, может быть, звучит лишь как красивый лозунг. Но чем больше живешь, тем больше понимаешь, как просто и в то же время невозможно сложно осуществить на практике эту заповедь. Между тем, она касается самых сокровенных глубин человеческого существования - не только государства, но и каждого отдельного индивидуума.
Многих поразил и страшный вопрос, который беспощадно задал себе Солженицын: "А не мог ли и я, при каких-то обстоятельствах, оказаться палачом?" Каждый, кто пережил и выжил в те годы, поймет точность и драматизм этого вопроса, но далеко не у каждого хватит моральных сил задать его себе - и честно ответить: не знаю, надеюсь, что нет.
Даже заядлых атеистов и агностиков заставило всерьез задуматься рассуждение Солженицына о том, почему человек - слабое существо, никогда до конца не свободное от гордыни, мелочного тщеславия и зависти - никак не может служить "мерой всех вещей". Но что, в таком случае, может? Далеко не все готовы были согласиться с сугубо религиозным ответом Солженицына, но так просто от него тоже было не отмахнуться.
Возможно, не полностью свободен от гордыни был и сам Солженицын: ощущать себя мессией - тяжкий жребий. И для человека, и для окружающих.
Много и других аргументов у критиков Солженицына. Он, наверно, действительно часто бывал слишком категоричен и непримирим, не очень способен понять чужую, чуждую ему, точку зрения и боль.
Но все это не имеет особого значения. То, что великий писатель Солженицын сделал в 60-е и 70-е, - это большая и важная глава в истории России и мира. Деятельность незаурядного публициста и националистического политика Солженицына в 90-х годах и начале ХХI века, как бы к ней ни относиться, все равно останется лишь небольшой сноской к этой главе.
III. Наталья Солженицына: "Траектория судьбы Александра Исаевича должна завершиться в России"( «Известия» , 05.08.2008 )
Фрагмент интервью Натальи Дмитриевны Солженицыной, которое она дала "Известиям" 18 мая 1994 года, накануне возвращения Александра Исаевича и его семьи в Россию.
вопрос: Не отговаривали ли вас дети, друзья от решения вернуться на родину? Какие аргументы они приводили, что вы им возражали?
ответ: Дети - нет, никогда. Наоборот, они выросли с сознанием того, что этот день когда-то придет, что Россия станет свободной и мы туда вернемся. Они всегда очень поддерживали нашу решимость.
Что касается друзей, то тут нужно разделить. Те, кто лично знал Александра Исаевича прежде, нет, не отговаривали, но все же выражали и продолжают выражать большую тревогу: как ему будет в России? Все уверены, что будет очень трудно. Что же касается друзей заочных или просто наших корреспондентов, людей, пишущих нам письма, а пишут очень много, что касается людей, с которыми я встречалась во время своих поездок в Россию за последние два года, то тут я должна сказать, что - да, отговаривали...
Мы им не возражали и не спорили. Нам это решение не нужно было обсуждать - мы никогда не колебались. Александр Исаевич всегда предчувствовал, что возврат станет возможен еще при его жизни. Он в это верил всегда, и мы в семье разделяли эту веру... Когда нас изгоняли, мы уезжали со знанием, что мы вернемся, что наше место в России. Теперь, когда возможность вернуться для нас реально наступила, мы и возвращаемся.
У каждого человека своя судьба, у каждой судьбы - своя траектория, линия. Естественно, что траектория судьбы Александра Исаевича должна завершиться в России. Это вовсе не значит, что мы не видим сложности жизни в России сейчас или смотрим сквозь розовые очки. Нисколько. Мы совершенно ясно понимаем, как трудно живется большинству людей, какие конвульсии переживает страна, и хорошо понимаем, что нас тоже ждут огромные трудности.
Но мы возвращаемся, и возвращаемся навсегда.
в: Сейчас утрата веры, моральных ориентиров и авторитетов - одна из самых больших проблем нашей страны. Как вы считаете, каким образом вновь обрести опору, где искать почву под ногами?
о: Несомненно ясно одно: искать решение, выход надо не где-то вовне, со стороны, а внутри самого общества. Когда человек сильно болен, когда не помогают лекарства и все уже, кажется, испробовано, то единственная надежда только на внутренние силы, на то здоровое, что есть внутри организма, в нем самом, - то, что только и способно победить болезнь.
в: Как вы видите участие писателя Солженицына в литературной жизни России?
о: Мы все, кто его любит, надеемся - да, это так и будет, что он останется прежде всего писателем. Как я уже теперь вижу, писать он будет продолжать до самого своего земного конца. И это главное...
в: Как вы представляете состояние свободы слова, положение печати в сегодняшней России?
о: Даже здесь, на Западе, свобода слова - это не перманентное состояние, в котором пресса пребывает, а это стремление к некоемуидеалу, процесс, который даже здесь, в Америке, проходит трудно, со сбоями. Вообще, свобода слова - это не состояние, а процесс.
Что касается России, здесь, еще не вполне достигнув свободы слова, вполне себе достигли свободы разнузданности. Понятно, что это болезнь переходного периода, но все же огорчительно. Александр Исаевич в ходе работы над "Красным колесом" очень хорошо ознакомился с предреволюционной прессой. Это был период блестящего расцвета русского журнализма. В обществе тогда, как вы знаете, был невероятный накал насилия. В огромной мере именно это несогласие привело к кровавой революции. Были люди, готовые, наверное, друг друга убить. Но Александр Исаевич, ознакомившись практически со всеми изданиями того периода, пришел к выводу, что никогда самые острые противники, даже те, которые были на крайних полюсах споров, не допускали ничего подобного тому, что допускают сегодня почти все газеты в России, в том числе считающие себя интеллигентными изданиями.
* * *
IV. О Солженицыне: Борис Екимов, Александр Филиппенко, Андрей Битов, Владимир Маканин, Елена Боннэр, Владимир Войнович
Писатель, лауреат премии А.И. Солженицына Борис Екимов:
С Александром Исаевичем Солженицыным я встречался лишь единый раз, прилюдно, беседовали минут десять, не более. А еще - короткий - с поздравлением - разговор по телефону. Но с Александром Солженицыным - русским писателем я разговариваю давно и подолгу, читая его. Конечно, вначале - "Один день Ивана Денисовича", как удар, как открытие, откровение. А потом - все другое. Помню, как долгое лето я читал "Архипелаг ГУЛАГ". Чтение тяжкое - прочитаешь несколько страниц и отложишь, потому что темнеет летний солнечный день. Но возвращаешься снова - потому что чтение нужное, нельзя жить на земле зажмурившись, закрыв глаза. Александр Солженицын шел рядом с нами по жизни, исполняя долг, ему предначертанный. Великая эпопея "Красное колесо" и дума "Как нам обустроить Россию", "Двести лет вместе", "Размышления над Февральской революцией"... Можно соглашаться и можно яростно спорить. В любом случае - надо быть благодарным, потому что голос Солженицына тревожит тебя и зовет думать о жизни и созидать свою жизнь, жизнь близких, а значит - жизнь страны. Так было в ХХ веке. Так было в короткий срок века нынешнего, отпущенного Александру Исаевичу. Так будет и после его ухода.
Актер Александр Филиппенко:
Первое ощущение - огромная потеря. Ушла часть молодости, любви, света и очищающих страданий. Не для одного меня, для всей читающей России, да и для всего мира, я думаю. Для меня Александр Исаевич останется живым в моих спектаклях, в моих выступлениях. Только что я был в Пермском крае, где уже второй раз читал "Один день Ивана Денисовича" в бывшей сталинской зоне, которая теперь стала музеем. Читал посреди сохранившихся от тех времен вышек. Это совершенно особое, невероятное ощущение, и это выступление я считаю одним из высших своих достижений. Солженицын ведь был не просто писателем. Он был главным продолжателем учительской роли русской литературы, которая в ХХ веке фактически оказалась утрачена. В самом его облике было что-то апостольское. Я бесконечно благодарен самому Александру Исаевичу и Наталье Дмитриевне Солженицыной за возможность читать его тексты. Сколько достанет сил - буду продолжать это делать.
Писатель Андрей Битов:
У него масштаб судьбы, какого ни у кого другого не было: довоенное советское прошлое, потом война, потом зона, потом рак, потом высылка, нобелевка - такой набор одному человеку выдержать трудно. Солженицын человек великой судьбы, избранник. Этот масштаб и то, что он ему соответствовал, отличает его от многих. Это не сумма, а цельный исторический кусок: человек равен эпохе.
Что гениально было в поведении Солженицына, так это то, что во время хрущевской оттепели и публикации "Одного дня Ивана Денисовича" он воспользовался своей временной славой, чтобы глубоко залезть в архивы, а не для того, чтобы стричь купоны. Получается, что он ограбил чекистов, что замечательно было видно по тому почти персональному гневу, который прозвучал при его высылке.
В каждом случае он становился по абсолютной величине - в математическом значении - равен той теме, за которую брался. Если Сталин - то он Антисталин. Он умел отражать в другом знаке то зло, которому явился свидетелем и страдальцем.
Писатель Владимир Маканин:
Он был зек с потрясающей судьбой, он был громадный писатель. Мне кажется, он очень дорожил ролью великого писателя, которая ему выпала, и старался ей соответствовать. Он ввязался в борьбу с системой, когда годы в лагерях уже легли ему на плечи. Его борьба не была истеричной, была, скорее, методичной - он готовился, он собирался и делал своё дело медленно и надежно. Что же касается неприятия некоторыми взглядов Солженицына, то я не знаю во всей истории ни одного человека его калибра, который не разочаровывал бы сторонников и не очаровывал противников. У Солженицына был сложный путь. Он хотел олицетворять голос народа, но народ тоже был разный и сложный: менялась жизнь, менялся и народ. Сложность такого человека как Солженицын прекрасна сама по себе. Мы все люди, и с чем-то солженицынским были не согласны, но это не могло и не может умалить масштаб и значение его фигуры.
Вдова академика Андрея Сахарова Елена Боннэр:
Солженицын был, на мой взгляд, одной из крупнейших нравственных фигур в истории XX века. Солженицын, если хотите, это символ сопротивления всему ужасу XX века. Я говорю это, идеологически будучи с ним не согласна и даже воспринимая критически его литературное творчество. Правда, очень люблю "Один день Ивана Денисовича", который лично для меня явился колоссальным литературным и нравственным событием. И, пожалуй, еще один рассказ - "Случай на станции Кочетовка".
Повлияли ли взгляды Солженицына на исход коммунистического режима? Наверное, да. С миру по нитке - нам исход. Я не верю в то, что Горбачев, будучи генсеком, отказывался вернуть Солженицыну советское гражданство.
Другое дело, что отношение к Солженицыну в России изменилось. В 1994 году, когда он вернулся в Россию, он был встречен совершенно восторженно. Но постепенно, на мой взгляд, стало понятно, что далеко не вся страна разделяла его убеждения с националистическим и монархическим налетом, которые давно, еще в 74-м году, стали видны. Как раз в 74-м Андрей Дмитриевич Сахаров, как бы полемизируя с Солженицыным, написал ответную статью на его письмо вождям Советского союза. Признавая отрицательную часть объяснения состояния СССР, мой муж писал, что монархистские и националистические идеи Солженицына опасны для общества. Я почти цитирую: "мне могут возразить, что национализм и консерватизм Солженицына не агрессивны, но в истории всегда так бывает, что за высказанными идеями идут реальные политики и агрессия нарастает".
Но при том, что я высказала столько критических мыслей, хочу высказать свои глубочайшие соболезнования Наталье Дмитриевне Солженицыной и сыновьям. Остались ли после ухода Солженицына люди, могущие быть совестью нации? Наверное, остались. Только их не видно.
Писатель Владимир Войнович:
Для меня появление Солженицына было очень сильным жизненным впечатлением. Хотя глаза он мне не открыл - они у меня открылись еще раньше. Мой отец тоже несколько лет провел в лагере и кое-что мне рассказывал. В юности я работал плотником в зоне вместе с заключенными и видел все своими глазами. До Солженицына я прочел рассказы Шаламова, воспоминания других авторов. Но тем не менее в советской печати такое было в первый раз. Я и сейчас считаю, что "Один день Ивана Денисовича" - шедевр, и тогда был в восторге. Я много раз выступал в защиту Солженицына при советской власти, когда за это наказывали и довольно сильно. Тогда мое отношение к нему было очень высоким.
Потом он меня начал разочаровывать - и как художник, когда начал писать свое "Красное колесо", и своими выступлениями и идеями. Когда он оказался на Западе, я увидел, что он не такой демократ, каким казался, а я очень ценю свободу и демократию. И высказывания, что у России есть свой особенный путь, не внушали доверия. Его выступления по национальному вопросу и по поводу того, как нам обустроить Россию, его книга "Двести лет вместе" - все это мне чуждо, если не сказать больше.
Возникла легенда, что он в одиночку боролся с советской властью и в одиночку ее победил. Это было сильное романтическое преувеличение. Роль Солженицына была высока, но он больше других был защищен. В одиночку боролись тогда еще никому не известные Владимир Буковский, Андрей Амальрик, погибший в тюрьме Анатолий Марченко. Но их судьбы не так волновали людей, как судьба Солженицына. Я сам помню, когда над ним нависали тучи, не вру, я боялся за него больше, чем за себя.
На какое-то время вокруг него сложилась такая атмосфера, что все изрекаемое им бесспорно, каждого, кто пытался в чем-то с ним не согласиться, могли спросить: а кто ты такой? Обыкновенная критика произведений или взглядов воспринималась как покушение на святыню. На самом деле он был личностью крупной, одержимой, отнюдь небезгрешной - в общем, был он не сверх-, а просто человеком. Но человеком, который оказал заметное влияние на историю.
V. Скончался Александр Солженицын.От Общества «Мемориал»
Нам выпала завидная и нелегкая участь — быть современниками Александра Солженицына. Огромный литературный талант, многообразие форм, в которых этот дар реализовывался, единство биографии и творчества, — все это делает Солженицына одной из самых ярких фигур в русской и мировой культуре ХХ века.
Обычно масштаб личности и таланта художника и мыслителя осознается не сразу, иногда — спустя десятилетия. Мы лишь сейчас начинаем понимать, что жили в одно время и на одной земле с Варламом Шаламовым и Василием Гроссманом. С Солженицыным было по-другому: в то ноябрьское утра 1962 года, когда читающая Россия впервые открыла одиннадцатую книжку «Нового мира», всем стало ясно, что начался новый этап в русской литературе.
В 1967, в письме к Съезду советских писателей, читающей публике открылся новый Солженицын: блестящий политический публицист, бескомпромиссный борец за гражданские свободы, прежде всего — за свободу мысли и слова. Правозащитники считали Солженицына своим; в течение нескольких лет в стране и в мире его рассматривали как диссидента №1. Но Солженицын не был только диссидентом: он умел совместить в себе политического борца с режимом и человека, мечтающего о прекращении двухвекового противостояния правительства и общества, о Великом Примирении российской власти и российской интеллигенции.
С середины 1970-х, своим «Письмом вождям Советского Союза», несколькими эссе, опубликованными в собранном им и его единомышленниками сборнике «Из-под глыб», статьями, написанными в изгнании, Солженицын заявляет о себе как об оригинальном и сильном политическом мыслителе. Его суровая критика механизмов современной демократии, секуляризации западного общества, других основ современной европейской цивилизации создали ему устойчивую репутацию «антизападника» и даже националиста. Но Солженицын, подобно его предшественнику Достоевскому, не вписывается в рамки этих определений. Его поиски «особого пути» для России были не чем иным, как искренней попыткой соединить то, что он считал русскими национальными ценностями, с христианской культурой Европы, продолжением духовных поисков российских религиозных философов конца XIX–начала XX века.
Ни мы, да и никто другой, не можем претендовать на то, чтобы сегодня, сейчас оценить значение интеллектуального наследия Солженицына-мыслителя. Об историософских взглядах, политической философии и публицистике Солженицына будут спорить еще много десятилетий. А, может быть, эти дискуссии, подобно спорам вокруг Достоевского и Толстого, будут длиться всегда, — по крайней мере, до тех пор, пока существует как социально-культурное явление сама российская интеллигенция. Однако, — независимо от отношения современников и потомков к общественно-политическим позициям Александра Исаевича, — та невероятная энергия, та яростная убежденность и тот литературный блеск, с которыми Солженицын формулировал и отстаивал свои взгляды, сами по себе делают его публицистику выдающимся явлением культуры.
Для нас, для Международного общества «Мемориал», огромное значение имеет труд Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». В этом, по определению автора, «опыте художественного исследования» ему удалось совместить два ранее разделенных потока памяти о государственном терроре: непосредственный личный опыт свидетелей и жертв крупнейшей национальной катастрофы столетия, и попытки критического осмысления известных и вновь открывшихся исторических фактов. Основным итогом этой работы стало даже не столько новое знание о терроре, сколько обретение целостности исторического понимания. По существу, «Архипелаг ГУЛаг» — это титаническая попытка создать новое национальное историческое сознание, альтернативное лживой, полной умолчаний и фальсификаций, официальной версии советской истории.
На многие годы вперед, вплоть до последних лет перестройки, «Архипелаг ГУЛаг» стал одним из наиболее востребованных и наиболее преследуемых текстов Самиздата. Его изымали на обысках, за его чтение или хранение выгоняли с работы и отчисляли из вузов, за его распространение и размножение арестовывали и судили. Однако, несмотря на это, экземпляры зарубежных изданий тайно ввозились в СССР, а здесь книгу в сотнях экземпляров печатали фотоспособом, копировали на множительных аппаратах и перепечатывали на пишущих машинках.
На Западе «Архипелаг ГУЛаг» также произвел ошеломляющее впечатление как неопровержимое по достоверности свидетельство цены и итогов коммунистического эксперимента. Канцелярская аббревиатура названия «Главное Управление лагерей» стала метафорой, и слово «Гулаг» вошло во все словари мира как одно из обозначений понятия «гуманитарная катастрофа политического происхождения и национального или глобального масштаба».
С «Архипелага ГУЛаг» начинается новый этап в осмыслении отечественной истории ХХ века. Необходимость работы с прошлым во имя будущего стала очевидной для многих людей. Сначала такие люди насчитывались десятками, потом их стали сотни и тысячи. Попытки независимых исторических исследований в 1970-е, широкое общественное движение конца 1980-х, мемориальская работа, начавшаяся в 1990-е и продолжающаяся по сей день, — отправной точкой для всего этого был грандиозный «опыт художественного исследования», осуществленного Александром Солженицыным.
Теперь многие начнут говорить о «конце эпохи Солженицына». Мы категорически с этим не согласны. «Эпоха Солженицына», эпоха востановления исторической памяти, не кончается с его уходом.
Москва, 4 августа 2008 г.
VI. Александр Солженицын. Что нам по силам. Статья из АИФ . Опубликована: 30 января 2008
БОЛЬШИНСТВО россиян — и авторитетные эксперты (политологи, экономисты), и творческая элита, и простые трудяги — сегодня сходятся во мнении: наконец-то Россия вошла в эпоху стабильности. После тяжелейших десятилетий перестройки, передела собственности, обнищания финансового и потери моральных ориентиров… И теперь самое время, оторвавшись от решения сиюминутных проблем, подумать о вещах гораздо более важных. А именно: какие плоды принесут эти реформы? Куда мы все в конечном итоге идём? Какой будет Россия? Пойдёт ли наша страна по авторитарному пути или сможет воспринять демократические ценности? Будет ли это страна «безбрежной рыночной экономики» или государство с сильным госуправлением? Должны ли и дальше плодиться олигархи и кто вдохнёт уверенность в малообеспеченных и обездоленных? Кто ответствен за нравственность: государство или рынок?.. Дискуссии на эти и другие темы соберут на наших страницах людей разных мировоззрений. Своё мнение выскажут известнейшие российские и зарубежные политики, главы государств, писатели, словам и мыслям которых доверяют миллионы россиян, экономисты, правозащитники.
При нынешнем тугосвязном и тревожном состоянии дел по всей Земле — российскому правительству, разумеется, не дано и на час забывать ни о внешней защите страны, ни о её месте в международьи (уже было утерянном, но в последние годы отчасти восстановленном). И глаз не спустить с дальних путей государственной политики, а они — всегда многопетлисты, трудно предвидятся, нелегко просчитываются (как вот — возросший энергетический и продовольственный спрос новокрепнущих стран Востока и др.). Это — дороги не близкие.
А вот на внутренних наших путях, среди всех вновь возникающих государственных программ и целей — первейшим — да вне всякого номерного перечня! — правительственным долгом всегда должно оставаться: СБЕРЕЖЕНИЕ НАРОДА, обезпечение неизменно благоприятных условий для его физического благоденствия и нравственного здоровья. Народная бедность не может быть допущена ни в дозе «двух третей», ни «одной пятой». И рядом с тем — устойчивое, добротное, равномерное, без административных дёрганий течение всеобщего школьного образования. Оно не должно испытывать на себе односторонних и сбивчивых влияний.
Однако простому, неподготовленному взгляду не доглядеть признаков защиты народной Нужды — ни в том, как ветшающие жилища миллионов утонули в прожорливой системе ЖКХ; ни в постоянных ценовых всплесках на потребительском рынке, мгновенно слизывающих все надбавки и лишающих людей всякого спокойствия; ни, даже, это уже в разряде анекдотов: в наших нелепейших сквозных двухнедельных «праздниках», невыносимых трудовому люду, особенно зимой, когда некуда деться, но, вероятно, весьма удобных для заграничных поездок состоятельных особ? ни, более всего, — в угнетающей всеобщее сознание змейной коррупции, всё нераскры-ваемой и ненаказуемой (да не только ж на вышках, но и на мелких ступеньках, и поди же раскрой каждый случай, да и — там ли корень? всё валится на неповоротливость властей, а между тем вся нравственно шаткая атмосфера в нашей стране освобождает воров и взяточников от угрызений Греха и от Стыда, — напротив, они скорее чувствуют, что выиграли позицию).
И всё это, насущное для жизни каждого человека, решается в столице — и мелкое, и крупное, как и весь нынешний и будущий общегосударственный путь. Но кому и скольким доступно обсуждать его в полный голос или пытаться повлиять на его рождение и ход? Голос народа — где он? и как ему проявиться? То есть как различить голоса простолюдинов, не украшенных наклейками «политологов», «аналитиков», «референтов»?
Да позволим же, наконец, и в России существовать местному самоуправлению, где безстеснительно, каждый раз по жизненным, всем понятным поводам раскрывались бы уста. Я — уже не первый десяток лет, сколько мог, — писал, объяснял, призывал именно: к свободному действию в России местного самоуправления. В нашей истории веками существовал и деревенский мiр, и городские веча, и казачьи сходы, а с конца XIX века — плодотворное Земство, разогнанное большевиками в 1918 году (заменённое ими на Советы, а те сразу были подмяты компартией и никогда ничем реально не управляли).
Если мы не научимся брать в свои руки и деятельно обеспечивать близкие, жизненные наши нужды, не видать нам благоденствия ни при каких золотовалютных запасах.
И сегодня — во всех благоденствующих странах Запада местную жизнь направляют непосредственные (а не представительные!) народные собрания. Нам с семьёй, в 20-летнем изгнании из СССР, досталось немало понаблюдать, даже и с восхищением, этот мощный общественный аппарат в действии. Это — реальное, эффективное и достойное участие самых рядовых граждан, в их обычной местной обстановке, в отстаивании своих безспорных потребностей и принятии решений на обозримое будущее. А затем — им дано натурально ощущать подвижки и успех этих решений как прямое влияние на ход государственной жизни: да ведь на местном примере она и ощущается людьми отчётливей, чем дальние, в столичном мегаполисе, обещания, шорохи и события. В наших нынешних, нередко справедливых упрёках Западному миру — то по отжитым, затёртым назиданиям гордых ораторов «Совета Европы», то по отблиставшему золотому идолу «Глобализма» -мы упустили самую деловую вседневную здравую пользу системы самоуправления в западных странах (да никто и не торопился нам её представить), реальные перемены в муниципалитетах, отстоенные самими гражданами по зримому, жгучему для них поводу, сам опыт реального управления — и заслуженное удовлетворение от того.
За годы же после моего возврата в Россию я был свидетелем подавления новоявленных очагов местного самоуправления — то губернаторами, то губернскими советниками, всегда — отказами в финансовой помощи, а ни от одной Государственной Думы не возник в поддержку местных самоуправлений ни один чёткий, дельный, благоприятный закон.
(Небрежность? Ревность?) А между тем в такой необъятной стране, как наша, никогда не добиться процветания — без сочетания действий централизованной власти и общественных сил. Мне возражают: какие общественные силы? какое самоуправление? да у нас никто ни с кем не способен договориться: любое самодеятельное собрание граждан будет течь по сценарию фильма «Гараж». — Но и я возражу: а другого пути просто нет. Если мы не научимся брать в свои руки и деятельно обеспечивать близкие, жизненные наши нужды, а всегда отдавать их на милость далёких, высоких бюрократов, — не видать нам благоденствия ни при каких золотовалютных запасах. И неправда, что не способны мы уже к самоорганизации. А обманутые дольщики? А движение автомобилистов?
Да проницательные, предвидчивые жизненные решения не могут состояться в России без трезвого и горького опыта нашего -ещё свыше-ста-миллионно-го — трудолюбивого и талантливого многолюдья. И — без включения наших благодатных пространств. (К вящему удивлению — до сих пор не растерянных нами и не д огубленных..)
…По нашим «заглушным» местам — в сегодняшних живейших заботах: надёжная лечебная помощь, состояние школ, жилищ, транспорта и дорог, ход торговли. Добиваться всего этого и жгуче созрело, и единственно по силам — как раз местному самоуправлению. Если ему дадут финансово и юридически дышать.
|
|
|
|
См. также
Интервью Александра Солженицына журналу «Шпигель» («Известия», 24.07.2007)