СНОВА и СНОВА
Сегодня, 6 августа, Землю покинула Арина Гинзбург. Ещё одна из многих - и немногих. Ещё одна боль - физическая, ещё одна - несравнимая ни с одной другой. Это за пределами словесных возможностей. Самые великие стихи о таком могут быть сопоставимы, соизмеримы с сознанием и ощущением - наверно лишь в молодости. Ни прозе, ни ритмам, ни рифмам - теперь уже им не быть аутентичными, сравнимыми, примиряющими. Чем все это ныне заместить - перебором лишь тех рассыпанных зёрнышек, пусть некоторых, что остались вдоль пройденной - параллельно или вблизи - тропы?..
Мерцающие внешние цифры - 1937-2021. Впервые услышал это имя в 1968: одновременно с именем Алика Гинзбурга. Впервые как следует усвоил ее имя в 1969. Впервые осознал его и признал в 1972-1974. Затем общение (и не раз) - через одно рукопожатие, особенно в 1977-1978. Затем первая встреча дома у неё ещё в Москве - и сразу рядом с совсем малыми тогда их сынками - в 1979. Затем снова дома у нее, но уже под Парижем, в Монжероне - и со всей ее семьей - в 1981. И какие там встречи, с какими людьми - с Натальей Столяровой, Ириной Иловайской, Анатолием Левитиным и мн.др.: со столь разными… И какое же там неслыханное скорбное внезапное прощание - с Людмилой Ильиничной…
Чуть позднее, с того же самого года - и на протяжении столь значимых 11-ти лет - общение активное и ежедневное: работа и сотрудничество, солидарность и расхождения, взаимодействие с полной энергетической отдачей более 3000 дней подряд (!) в редакции парижской газеты (и в то же время - изредка - в их с Аликом и детьми городской квартире: первой, второй, третьей…). После в некотором роде паузы в 1992-2002 - новый всплеск контактов, ещё более солидарных, может быть и пореже, но с какими разнонаправленными вихрями, с какими новыми людьми рядом. Всё это - каждый раз много интенсивнее и продолжительнее: и по телефону, и при встречах… Осталось немало сопутствующих тех или иных намеченных либо даже опубликованных текстов, масса фотографий - но все это не то, не то… Не сравнить с голосом, интонацией, молчанием, дыханием, взглядом, улыбкой, скорбью, намерениями - причём когда мировой ветер неостановимо бил в лица наши и тех или иных наших друзей - с разной силой, но неизменно в одном направлении.
Николай Подосокорский ( Николай Подосокорский | Facebook)
В возрасте 83 лет умерла Арина (Ирина) Сергеевна Гинзбург, филолог, правозащитница, журналист, жена диссидента Александра Гинзбурга (1936-2002). Она родилась 9 августа 1937 года в Москве. В 1959 году окончила филологический факультет МГУ, защитила диплом по творчеству Ф.М. Достоевского. Первый ее муж - лингвист Александр Жолковский. В 1960–1967 годах работала в Московском университете на кафедре русского языка для иностранцев.
Участница петиционной кампании вокруг "процесса четырех" (1968), автор Самиздата. Подготовила два сборника: "История одной голодовки" (1968) и "Калуга, июль 1978". Одна из организаторов помощи политзаключенным, участвовала в деятельности Фонда помощи политзаключенным (с 1974 года), распорядитель этого Фонда (в 1977-1980 годах). Подписала письма в защиту диссидентов Г.Г. Суперфина (1974) и С.А. Ковалева (1976), заявление к Дню прав человека (1975). Подвергалась преследованиям со стороны советских властей: была отстранена от преподавательской работы, у нее проводились обыски по делу мужа, к ней также применялся домашний арест.
1 февраля 1980 года вынужденно покинула Советский Союз вслед за высланным ранее мужем Александром Гинзбургом. Жила в Париже. Работала заместителем главного редактора газеты "Русская мысль" в 1980-1997 годах. В 1982–1990 годах европейский корреспондент радиостанции «Голос Америки».
Арина Гинзбург так вспоминала о своем советском прошлом: "В 1962 году я познакомилась с Аликом Гинзбургом, когда он вернулся после первого заключения за поэтический сборник «Синтаксис». Второй раз его арестовали в 1967 году — за пять дней до нашей свадьбы, и на меня сразу стали давить, чтобы я отказалась от Алика. В квартире провели обыск. Линия КГБ была такая: хорошая, правильная тургеневская девушка связалась с каким-то евреем-недоучкой. Потом был ученый совет факультета, а спустя еще пару недель — всего университета. Там присутствовало человек 25 профессоров. Видно было, что они все понимают и даже мне сочувствуют. Но работу я потеряла.
После суда Алика отправили в лагерь, в Мордовию, в колонию возле поселка Явас. На свидания меня долго не пускали, так как официально мы не были женаты. Первый раз мы поехали туда с мамой Алика, Людмилой Ильиничной. Когда я приехала, начальник лагеря мне сказал: «Какая вы жена? Где у вас запись об этом?» Это был 1968 год. Я бесконечно писала заявления, ходила, добивалась, чтобы свадьбу разрешили. На свидания меня не пускали. Шел уже второй год его заключения. И тогда Алик объявил голодовку. Власти заволновались, и нас с Людмилой Ильиничной пригласили в Генеральную прокуратуру. Там мне сказали: «Если он снимет голодовку, мы вам разрешим пожениться». «Давить на него я не буду. Я готова ему написать прямо здесь, при вас, но открытку такого содержания: «Алик, я пишу тебе из Генеральной прокуратуры. Мне сказали, что, если ты снимешь голодовку, нам разрешат пожениться». Открытка, естественно, к Алику не дошла. Но в середине июля меня позвали на прием к генералу Кузнецову. Вхожу в кабинет, из-за стола встает благообразный нестарый мужчина с веселым лицом и говорит: «Ну, поздравляю — вы добились своего. Свадьбу разрешили — она состоится в поселке Озерном 21 августа».
На свадьбу меня собирала вся Москва. Я везла какие-то невероятно вкусные котлеты, специальные печенья с орехами и маслом. Боря Шрагин, мой провожатый, человек не слабенький (Борис Шрагин — философ, публицист и правозащитник), такой рюкзак тащил, что страшно было, что он надорвется. В лагере был дом свиданий (прямо вывеска такая была), и никому не казалось странным, что в дореволюционной России так называли публичный дом. В одной из двух комнат — в первой шмонали — состоялось наше бракосочетание. Я была в белом платье. Появился Алик — в робе и брюках из грубого черного полотна, без пуговиц, без застежек. Зато в руках у него был роскошный букет — зэки добились, чтобы им разрешили выращивать в зоне цветы. В этот день они срезали все цветы, так что у меня были букетики от всех обитателей зоны: литовцев, эстонцев, украинцев — всех. За стеной мы слышали гул, зэки дружно орали «Горько! Горько!».
Еще до нашей свадьбы Юлик Даниэль написал стихотворение «Надпись на Арине»: «Она, безусловно, дороже Парижа! Отгадка сравненья ясна и проста: он стоит обедни — а наша Ариша Великого стоит поста…» (Алик голодал 27 дней). Так впервые в нашей судьбе появился знак «Париж»".