‘Стреляли под ноги, рядом с нами, а одного парня ранили электрошокером...’
Мы не называем имя героя этого материала, потому что в окупации остались его родные.
Я — житель Мариуполя. Сейчас переехал и проживаю в другом городе. До четырнадцатого года я работал в международной компании, потом начал заниматься волонтерством. У меня была IT-школа: социальные курсы компьютерных направлений для подростков, детей-сирот, детских домов.
Скажите, пожалуйста, какими были ваши впечатления от первого дня войны?
Я — волонтер, поэтому мы договорились с коллегами, что встретимся в волонтерском центре, чтобы помогать гражданским. Двадцать четвертого февраля был последний день, когда я ночевал дома со своей семьей. После этого я переехал в волонтерский штаб. Сначала начались обстрелы окраин города: это был Октябрьский район. Со временем начались обстрелы других районов. Потом россияне взяли Мариуполь в кольцо, и оно начало понемногу сужаться и дошло до центра. Последней ячейкой был, как вы знаете, завод “Азовсталь”. Что касается хронологии, я сейчас какие–то конкретные даты не скажу, но помню, что сначала были обстрелы по Восточному микрорайону, Октябрьскому микрорайону, потом начались обстрелы с Приморского микрорайона (он был частично захвачен), также российские войска зашли со сторон Донецкой трассы и с запада Мариуполя, через Автостанцию-2. На юге Мариуполя у нас был супермаркет “Эпицентр”. Сначала они его уничтожили, а потом там разместились. После этого они начали методично сужать кольцо и зачищать улицы.
Вы занимались волонтерством во время этих событий? Возможно, вы были свидетелем запоминающихся событий?
Конечно, был. Как и большинство жителей Мариуполя, я был свидетелем обстрелов. В конце концов, наш волонтерский штаб разбомбили. Я видел разбомбленную городскую больницу №3, в которой, как говорят в российских СМИ, скрывались наши военные. Но там никого не было, кроме рожавших девушек и младенцев. Город полностью разрушен. Представьте себе девятиэтажку, в которой после прилета бомбы в нескольких подъездах нет верхних пяти этажей. Это просто провалы и выгоревшие обугленные дома. Сейчас весь город примерно так и выглядит.
Мы считаем, что сейчас наблюдаем акт геноцида украинского народа в этом городе. Возможно, вы были свидетелем событий, когда были расстрелы очередей за водой, умышленные бомбардировки?
Это была почти бесконечная бомбардировка и обстрелы артиллерии. Если я не ошибаюсь, приблизительно шесть–семь бомбардировок в день и постоянные обстрелы артиллерии. Почти все бомбы попадали в гражданские объекты. Они прилетали в больницы, жилые дома, школы и детские сады. А не разбомбленные школы и садики были убежищем для российских военных. Да, я считаю, что почти все обстрелы были по гражданским объектам. В городе существовали два–три военных объекта, а все остальное — гражданские. Прикрываться тем, что россияне обстреливали военные объекты, когда в этих районах вообще нет ничего военного — это кощунство.
Что именно вы делали в оккупации?
Во время работы нашего волонтерского штаба в Мариуполе мы раздали еду и лекарства более двадцати пяти тысячам жителей. Постоянные обстрелы наложили очень большой отпечаток на местное население, потому что люди были к этому не готовы. Я думаю, тем, кто не оказался в эпицентре войны, трудно понять, что такое иметь все: и горячую воду, и свет, и отопление, и интернет, и коммуникацию, и информацию и однажды всего этого лишиться. Мне приходилось хоронить людей под постоянными обстрелами. Земля замерзла, было очень много трупов. Они лежали прямо на улицах города и жители накрывали их простынями, покрывалами, одеялами. Когда начало теплеть, я еще был дома, и мы с соседями начали хоронить наших погибших. Копали могилы и хоронили людей. Конечно, это были братские могилы. В это время город был оккупирован, рядом ездили российские танки с нарисованной на них Z, которые обстреливали дома вокруг, но мы все равно хоронили людей. Не знаю, с кем они перестреливались. Может быть, даже сами с собой.
Они стреляли возле гражданских, вызывая огонь на себя и людей, которые рядом готовили еду.
Российские войска чаще всего стреляли из жилых районов, понимая, что украинские войска не смогут отстреливаться в ответ, чтобы не навредить нашим гражданским. Я часто видел, как они заезжали на танке, становились возле жилого дома, стреляли, а потом уезжали. Я был свидетелем этого. Если мне кто–то будет доказывать, что они не обстреливали гражданских, это — ложь. Почти все обстрелы, которые я видел, были по мирному населению и жилым районам. Я видел воронку шириной более двадцати–двадцати пяти метров рядом с домами в районе, где совсем нет военных объектов.
Скажите, пожалуйста, как вам удалось вырваться из этого пекла?
Я и еще несколько добровольцев были в нашем центре. Девятнадцатого марта в волонтерский центр вошли российские военные. Если я не ошибаюсь, на шлемах были надписи “войска специального назначения”. Меня и еще одного волонтера закрыли в одной из комнат в волонтерском центре: там была еще собака одного из волонтеров. А других волонтеров отправили переночевать в бомбоубежище, которое было рядом с нами. На следующий день они вызывали нас на допросы. У меня лично было шесть допросов. С целью усиления своей власти и эффекта они применяли психологическое давление: стреляли под ноги, рядом с нами, а одного из наших ребят ранили электрошокером. Они водили нас на расстрел. Российский военный так и говорил: “Сейчас здесь будет расстрел, доставайте все из карманов куртки и садитесь”.
Нас водили на допрос по разным объектам, допрашивали спецназовцы и другие батальоны, которых между собой называли “чеки”, водили на допросы к кадыровцам. Во время одного из допросов у кадыровцев они отобрали у нас телефоны и разбили их.
Если говорить о допросах, могу сказать, что психологическое давление было жестким. Например, я могу процитировать фразу: “Если твой ответ мне не понравится, я буду стрелять”. Во время допросов стреляли под ноги из пистолета, будто сомневались, что мы говорим правду и пытались таким образом испугать. Но ничего интересного они от нас не узнали, отпустили меня и еще нескольких ребят. Они нам дали забрать свои вещи и отпустили. Я вместе с собакой товарища и другими ребятами пошел домой через весь город. Мы пошли вместе, потому что они жили в бомбоубежище недалеко от моей квартиры: они пошли в бомбоубежище, я пошел домой. В квартире не было ни одного окна. Я нашел два обломка от снаряда. Соседний дом сгорел полностью: стоял просто обугленный столб. Два дня я переночевал в своей квартире при минусовой температуре, потому что вода в баках замерзла. Через два дня в квартиру пришел мой тесть, и мы приняли решение, что я несколько дней поживу в его доме, потому что там рядом есть колодец с водой. Мы пешком пошли к их дому.
Конечно, пока шел почти через весь город, видел много разбитых частных домов и сгоревших многоэтажек. Несколько дней я прожил у родителей моей жены. Связи не было ни у кого, но двадцать шестого марта я принял решение, что нужно уезжать из города. Меня отвезли в соседний поселок городского типа, который называется Никольское, а оттуда я пешком дошел до Мангуша. Там я переночевал и на последние средства нашел человека, занимавшегося перевозками. Я ждал пять дней, пока пропустят колонну. Колонна должна была выезжать ежедневно из Запорожья, но ее разворачивали в Бердянск. Нас было около 1000 человек. Мы ждали и, кажется, тридцать первого марта нас выпустили. Представитель спасательной службы предупредил, что российские войска не позволяют им оставаться здесь и если они останутся, по ним будут стрелять. Поэтому они вынуждены быстро покинуть город. Мы смогли забрать мою семью и семью знакомых. Те люди, которые жили рядом с местом, где остановили автобусы (непосредственно в Бердянск транспорт не пустили), также заскочили в автобусы. Среди сорока двух приехавших автобусов были заполнены, возможно, процентов десять. Автобусы выехали, переночевали в соседнем селе, а на следующее утро вернулись в Бердянск и загрузили все автобусы полностью. От Бердянска до Запорожья было около двенадцати блокпостов. На каждом блокпосту из каждого автобуса выводили всех мужчин, обыскивали, проверяли телефоны и документы, искали татуировки: заставляли всех мужчин показывать руки, ноги, плечи. На нескольких блокпостах выводили женщин и проверяли телефоны и документы. На одном из блокпостов я видел, как мужчина стоял в одних трусах. Его обыскивали более тщательно. Первого апреля мы были в Запорожье. То есть мы из Бердянска в Запорожье ехали около шестнадцати часов.
Скажите, пожалуйста, какие у вас планы на жизнь после войны?
Это, вероятно, очень сложный вопрос, потому что я не знаю, какая у меня будет реакция после того, что пережил я и моя семья. Пожалуй, сначала будут слезы радости у всех нас, потом я планирую поехать к родителям, после планирую помогать, чем смогу, чтобы восстановить страну. Сейчас я работаю в общественной организации, занимающейся обучением ребят–сирот в области ІТ. Это почти то же направление, которое у меня было в Мариуполе. Скорее всего, буду продолжать этим заниматься для того, чтобы всячески помогать стране иметь более перспективное будущее, которого она заслуживает.
Интервью опубликовано при финансовой поддержке чешской организации People in Need в рамках инициативы SOS Ukraine. Содержание публикации не обязательно совпадает с их позицией.