‘Нашу машину обстреляли россияне’
Тамара Александровна Бугера — жительница села Козаровичи на Киевщине. Оно было оккупировано в первые дни войны. Когда она с подругой и ее сыном пыталась убежать из Козаровичей, их обстреляли. Все трое были ранены. Ее подруга умерла от ранений.
— Это случилось 27-го числа. Ни связи, ничего не было. Приехал сын моей подруги. Сказал, что ему россияне на блокпосту разрешили забрать нас, они не будут нас трогать, не будут стрелять. Мы буквально за пять минут собрались. Собрались очень быстро и выехали с нашей улицы на хуторе в Козаровичах. Наше село было оккупировано в первые дни войны.
Проезжали мимо старого кладбища … У нас там несколько домов по разные стороны. Один двухэтажный, а с другой стороны — дом на две семьи. И вот когда мы проезжали: медленно, с поднятыми руками, нас обстреляли. Моей подруге попало в живот. Мне — в голову и руки. Евгений нас вытащил, стал кричать: “За что вы нас расстреляли? Вы же обещали, что дадите проехать?”
Сыну подруги очень повезло, он маленького роста, у него девять пулевых отверстий в лобовом стекле машины. Его немного зацепило: два раза в голову и один раз в плечо. Поэтому, ему удалось нас вывезти. Нам пробили все, что только можно. Мы остались без окон, пробили колесо. Они вышли с кладбища и начали кричать, почему он нас вытащил из машины. Кричали, чтобы затащил внутрь и вывозил дальше. Мы поехали дальше и остановились на том блокпосту, где он просил разрешение забрать нас. Евгений вышел из машины, упал на колени, начал их умолять. Спрашивал, за что они убили его маму. Она уже даже не разговаривала. Они стали говорить, что это наши обстреляли: “Это не мы! Мы ни при чем!” Что-то там перебинтовали, сделали какой-то укол. Возможно, обезболивающий. Как мне сказали уже в больнице, они стреляли из запрещенного оружия, которое идет со смещением. Евгений нас повез в Демидов, где он живет. Они пытались сделать нам перевязки, но он понимал, что мы просто умрем. Потому что помощи нет никакой. И он решил привезти нас сюда в больницу.
— Сколько километров от Демидова до больницы в Дымере?
— Я даже не знаю сколько от Демирова, приблизительно около десяти километров. Приехали сюда, нас тут приняли, сразу на перевязку в операционную. Слава Богу, был один единственный доктор из детского “Охматдета”, который проживает в Дымере. Единственный, кто нас тут спасал. Нас оставили, вытащили осколки. Ни рентгена не было, ничего. Даже не знали, что у меня открытый перелом. Это уже потом, когда кто-то из своих привез компьютер, выяснилось, что я еще и с переломом. А моей подруги не стало. Она на второй день умерла. Ее сын заботился обо мне. Он ее и похоронил.
— Где вы были, когда все началось, как встретили войну?
— 25-го они начали заезжать группой. А еще 24-го мы видели над морем (Киевским — ред.) очень много вертолетов. Больше тридцати, наверно. Потом какие-то взрывы в районе дамбы. А уже 25-го заехали и БТР, и танки, и вся их техника. Они ехали вдоль моря в сторону Глебовки. На следующий день они начали возвращаться назад. Наверно, там дороги не было. Они оставили на блокпосту две легковушки, когда поехали в сторону Глебовки. Наш вертолет прилетел и уничтожил этот блокпост. А потом они начали возвращаться назад и расставлять по улицам танки. Они прятались между домами. Потом стали окапываться в поле, мы постоянно слышали грохот. Несколько дней грохотало. Когда нас расстреляли, и я вывалилась из машины, я видела их в поле. Они там стояли.
Мы сидели в погребе или в дом заходили. Еще был газ, не было только света. Поэтому, когда стреляли, мы прятались в погреб. Когда не было обстрелов, быстро бежали в дом приготовить поесть. Готовили и снова в погреб. Сидели в нем до 27-го числа. И 27-го в обед все случилось.
— Вы могли поверить, что будет полномасштабное вторжение?
— Нет. До последнего не верили в это. Мы думали, даже если зайдет какая-то техника, ну, постоит, попробуют людей напугать. Что-то в таком духе. Люди просто будут бояться. Но я в жизни не могла подумать, никто не мог подумать, что случится такое. Никто! Я иногда умом до сих пор не понимаю, как такое могло случиться. Ну, жили себе россияне и жили. Я никогда про них не думала. Меня никогда не волновало, что у них в стране происходит. У меня есть своя страна! Просто люди, такие же как мы, просто живут в другой стране. Но чтобы такие зверства … Я не могла себе представить. Как?!
— Как вы относились к россиянам раньше и как теперь?
— Ненавижу! Просто ненавижу. Вы знаете, не так страшно, когда в тебя стреляют, как страшно, когда ты не можешь никому помочь. Раньше мне было все равно. Абсолютно все равно. Такие же люди, как мы. Ничем не отличаются, живут в своей стране. Это их страна, они там решают свои проблемы. У нас своя страна, мы решаем свои проблемы. Но сейчас я многое потеряла.
— Что с вашим имуществом?
— Дом, Слава Богу, цел, но через дом упал снаряд, и у нас вылетели все окна. Я знаю, что россияне к нам наведывались. В мой дом один раз заходили. Им открыла соседка. А есть много домов, особенно на краю улицы, где они жили. Много чего вынесли, много паскудили. Ужас, просто ужас. Дула автоматов наставляли на людей, которые выходили и не понимали, что они делают на улице. Как так можно? Я знаю, что один дом, в котором они жили, был пустой, а из другого люди сами ушли. Им разрешили, они ушли вглубь села. Мародерствовали! Конечно же, мародерствовали. И сколько домов обстреляли …
— Люди не успели выехать до оккупации?
— Очень быстро российские войска зашли. Слишком быстро. Многие люди остались. Моя соседка услышала, что пропускают через дамбу. Некоторые выехали. Есть такие люди, у которых получилось. Но многие остались. Больше, чем половина села. Говорили, там было около пяти российских подразделений. Те, которые с буквой “V”, я лично видела. Говорят, что там были и чеченцы, и буряты. Село было поделено на районы: некоторые могли ходить по улице, им разрешили, а некоторые вообще не могли никуда выйти. Россияне забирали еду, бензин, машины. Там все, как я понимаю, зависело от этих подразделений. Я знаю, что в плен брали, искали военных, форму, оружие. Если находили, забирали.
— Вам известно про другие жертвы среди гражданского населения?
— Когда нас привезли в Дымер (в больницу — ред.), из Козаровичей привезли еще много людей. Думаю, там много пострадавших.
— Вы готовились к войне?
— Вообще не думали. Вообще! Даже 24-го, когда мне позвонили с работы и сказали, чтобы я не выходила, потому что началась война, даже в тот миг я не думала, что будет настолько масштабно и серьезно. Я помню, позвонил знакомый из магазина, сказал: “Приходите, покупайте, потому что потом не будет возможности купить продукты”. Мы быстро поехали в магазин, ажиотаж был невероятный, очереди, люди хватали все что можно. Все! Ни страха не было, ничего не было. Мы даже не подозревали, что такое может произойти. Что будут бомбить и убивать людей.
— Ваше село часто бомбили?
— Очень часто, многих домов нет, люди остались без жилья. У нас была военная часть, разбомбили общежитие. Те дома, где шли бои, очень сильно пострадали. И в центре села тоже дома повреждены. Их просто нет. Нет домов. Люди остались бе жилья. Страшно, потому что жизнь перевернулась с ног на голову. Потому и страшно. Просто страшно, потому что не знаешь, как жить дальше. Как у разбитого корыта. Все сломалось в жизни. Все планы твои, все твои друзья … Ничего больше нет.