‘Я зашла Metro и расплакалась’, — девушка, которая три недели прожила в Мариуполе под обстрелами
Жительница Мариуполя Ольга Шевченко рассказывает, что каждый день возле их дома погибали люди, пытаясь приготовить еду на костре. Услышав взрывы 24-го февраля, она сказала своему сыну, что это гром, но со временем сама не могла сдержать слез, осознавая, что происходит.
— Расскажи, чем ты занималась до войны в Мариуполе? Чем жила, что делала?
— В Мариуполе я была частным предпринимателем, работала в салоне красоты. Параллельно получала второе высшее образование. У меня была мечта — получить юридическое образование. Я учусь в Ярослава Мудрого, заканчиваю четвертый курс. Этим летом я работала помощником адвоката. Приближала свою мечту. Этим и занималась.
— Что случилось 24-го и что было дальше?
— 24-го мы проснулись с ребенком между 4:00 и 5:00 утра от громких взрывов — их было несколько. У меня ребенок проснулся, обычно он просыпается от шума. Было настолько громко, что он из соседней комнаты спросил: «Мама, что это было?» Я сказала: «Сынок, не волнуйся, спи, это гром».
Я зашла в интернет почитать, что случилось, и посыпались новости, что началась война. Где-то с 4 утра и в течение дня были периодические взрывы. В целом жители Мариуполя считали, что наверно снова что-то на окраинах будет [как в 2015-м году]. Я не ожидала, что будет такой ужас. Пришли сообщения от учителей, что в школу можно сегодня не приводить детей. Я пошла в магазин купить продукты, полки были уже почти пустые. Я взяла базовый набор — пакет еды, который мы обычно покупаем для семьи.
25-26 числа я поняла, что нам этой еды не хватит, паника возрастает, надо еще что-то купить. Мы вышли с ребенком, АТБ уже был закрыт, потому что там все скупили, полки пустые, ничего не осталось. Хотела пойти немного дальше, но в этом день в интернат неподалеку от нашего дома прилетел снаряд. Мы в этот момент находились на улице, была страшная вибрация.
С каждым днем интенсивность обстрелов возрастала. Если 24-го я еще спокойно вышла в магазин и не боялась, то 26-го мы бежали домой стремглав. Потому что было очень громко. Ощущение, что просто над головой что-то летело со свистом. Мы забежали домой и с этого дня, конечно же, уже никуда не выходили.
— В первый день ты сказала ребенку, что это гром, а дальше?
— Дальше я начала объяснять, чтобы он не волновался. Я не произносила никакие пугающие слова, не говорила, что это война. Просто пыталась ему объяснить, что пошумят, но ты не волнуйся. Не затрагивали эту тему. Но дальше уже невозможно было скрывать, потому что бомбардировки были очень интенсивными, и я ему объяснила, что Россия напала на нас и воюет с Украиной. Моему сыну 10 лет, он в том возрасте, когда все понимают. И он понял.
— Когда начались первые трудности с водой, с отключением света?
— С 24-го по 28-е февраля я была в квартире одна с ребенком. Первого марта еще была связь. Позвонил отец и сказал, что в дом рядом с ними прилетел Град, дом сгорел за считанные минуты. Он даже не горел, просто туда прилетело, и дома нет. И они в паники, даже не собрав вещи, схватили первые сумки, которые у них были, и примчались ко мне. Они думали, что, возможно, несколько дней отсидятся у меня, и можно будет вернуться домой.
С первого марта началась массивная атака на Мариуполь. До первого марта мы еще спали в кроватях, а потом уже легли на пол. У меня окна смотрят во двор, я видела Утренний рынок, куда ночью прилетел снаряд. Начался пожар, невозможно было уже заснуть, потому что бомбили постоянно. Но еще была связь, вода. Напор был слабый, не такой, как обычно. Мы набрали воду в ванну и все емкости, которые у нас были.
Второго марта прилетел снаряд в дом, в котором я живу. Слава Богу, он не влетел в сам дом. Приземлился возле третьего подъезда, а я живу во втором. Ракета застряла в асфальте перед подъездом. Но что-то отлетело, возможно, двигатель от снаряда и залетело в окна на первом этаже. Начался пожар. Воды нет. Запасы у людей — мизерные. И горят 1-2-3 этажи соседнего подъезда. Мы даже пытались вызвать пожарников, потому что люди еще не понимали, что никто к нам не приедет. Пожарники, конечно же, не приехали, но люди молодцы: я не знаю, как, но они погасили пожар. Они забегали в эти горящие квартиры, снимали горящие шторы. Мы смогли позвонить моему мужу в Киев, я предупредила, что к нам прилетел снаряд, но мы живы, все нормально. И со второго марта уже начали спать в тамбуре. Я с ребенком, папа с мамой и наши соседи по лестничной клетке, у них тоже молодая семья. Муж, ребенок, беременная женщина. И мы вместе в этом тамбуре ютились.
Пропал свет, интернет. Все пропало второго марта. У нас в пятом-шестом подъезде еще был газ. Мы бегали что-то приготовить или воду накипятить. Но буквально через несколько дней газ тоже пропал. И дальше — мы без связи. Не понимая, что происходит. В эти дни была сильная вера, что все быстро закончится. Люди какие-то расчеты проводили, что, скорее всего, это будет длиться пару недель, надо переждать. Но время шло, ничего не менялось, бомбардировки не прекращались в принципе. И люди начали выходить во дворы жечь костры, готовить еду. Страшно это все. Страшно вспоминать, потому что это было очень рискованно.
Каждый день возле костров кто-то погибал, потому что снаряды летели бесконечно. Невозможно было предугадать. Это мы уже потом поняли, что они, например, с 10:00 до 11:00 могут не бомбить, можно в это время выйти. Но эти расчеты были очень ненадежными. Парни поддерживали костры во дворах, и мы выбегали что-то быстро приготовить. То есть это не так, что ты вышел и долго что-то варишь. Это так: кинул горсточку риса на сковороду, залил водой, до полуготовности его немного подержал.
Со 2-го по 6-е марта мы спали в тамбуре. У наших соседей родственники были в бомбоубежище в здании, где кондитерская фабрика. Там хорошее бомбоубежище. С крепкими дверьми, с противогазами. Соседи пытались туда как-то попасть, хотели даже пешком идти. Но из-за обстрелов они не рисковали, однако смогли связаться с родственниками и за ними приехала полиция. Шестого марта мы уже ложились спать в тамбуре, раздался стук в дверь. Мы испугались, потому что нас предупреждали никому не открывать. Стук в дверь: «Открывайте!» Двое полицейских приехали за соседями и сказали: «Собирайтесь, мы отвезем вас к вашим родственникам». Мы спрашиваем: «А нам что делать?». Он говорит: «Если хотите, мы вас тоже туда заберем». В тот момент мы побоялись уходить из дома, но огромное спасибо полицейскими, они нам объяснили, что спать в тамбуре небезопасно. Пока соседи собирали вещи, мы поговорили с полицейским, они объяснили, что до шестого марта ни один дом еще не упал так, чтобы завалило подвал. Но тамбур — это небезопасное место. Прилетает в квартиру и в тамбуре люди погибают. Пока еще были соседи, нам было спокойнее, что мы вместе, а когда они уехали, мы поняли, что не останемся в тамбуре. Их забрали около 23:00, и мы сразу взяли теплые одеяла, матрацы — все что у нас было, и спустились в подвал. С шестого марта мы спали только в подвале.
В подвале было теплее, потому что март был очень холодным: -12, -15, морозы. Было очень холодно, а в тамбуре — сквозняки, там вообще было ужасно холодно. Мы спустились в подвал и, на удивление, там было тепло. Люди надышали. Но было очень пыльно. Первая ночь в подвале: мы зашли в подвал с ребенком и просто расплакались. Мне кажется, я поняла, что у нас наверно уже не будет возможности спастись. Каждый день все хуже и хуже. Сначала мы хоть в квартире спали, потом в тамбуре. А теперь — все, мы остались в подвале. Люди сидели просто на бетоне, пыль стояла столбом. Делаешь вдох, а у тебя нос и легкие в пыли. Ты лежишь на полу, а там куча людей. Такое отчаяние в этот момент наступило. Невозможно это описать и передать словами.
Мы в квартиру поднимались только если слышали, что более или менее тихо. Можно было сходить в туалет в квартире, умыться остатками воды из ванны, вымыть пыль из носа. Поднимались ненадолго, но когда было тихо, сидели в тамбуре. У меня есть книжки по истории. Дед Свирид, популярный автор, он очень интересно пишет про историю Украины. Мама читала нам эту книжку, все соседи собирались на площадке на шестом этаже. Она читала, и мы коротали время. Но как только начинали бомбить интенсивно — мы сразу бежали в подвал, закрывались и сидели там.
В подвале было тихо: ты сидишь и такое ощущение, что, может, война закончилась. А выходишь, и там просто ужас.
— У вас оборудованный подвал?
— Это не бомбоубежище, нет, это обычный подвал, но чистый. Так как там не проходят коммуникации: трубы и все такое. Просто бетонные стены, пол не бетонный, а земля, которая спрессовалась. И поскольку люди ходят, земля рыхлится и поднимается пыль.
Там не было крыс, мышей. Но, конечно же, он не оборудован для жизни людей. Длинный узкий коридор и идут комнаты вправо и влево.
— Какое яркое событие из подвальной жизни, как позитивное, так и негативное, отложилось в памяти?
— Из позитивного. В первую ночь, когда мы с ребенком спустились в подвал, где сидели в жутком отчаянии и плакали, мимо проходила мама с двумя дочками и разносила фасованное печенье и конфетки детям. Я удивилась, потому что это было так необходимо в первый вечер, когда мы туда спустились. А они просто подошли и дали ребенку пакет со сладостями. У нас сладкого на тот момент уже не было. Они вручили ему этот пакетик, и мы его растягивали до самого конца. Это немного подняло нам дух, и мы перестали плакать. У нас с мужем была огромная свечка — семейный очаг. Мы уже двенадцать лет в браке, но ни разу ее не зажигали. Мы зажгли ее и играли с соседями в лото. Свет был очень слабый от нее, свеча декоративная. Но хоть какой-то проблеск света в подвальной тьме.
А самые страшные воспоминания, это, конечно же, второе марта. Когда в наш дом влетел снаряд. И дальше я уже не помню числа. Никто в доме не знал, какой день недели, какое число. Все знали, какой по счету день войны. Страшно, что каждый день погибал кто-то из нашего двора.
Люди готовили еду на костре между нашим домом и следующим. Был прилет туда. Погиб мужчина. В соседнем доме наши знакомые спали в подвале все время, но именно в эту ночь решили заночевать в квартире. Они живут на девятом этаже, и было прямое попадание. Отец накрыл собой ребенка и жену. Он погиб. Каждый день мы получали такие страшные новости про своих соседей, людей, которые живут в доме. Сначала погибших хоронили, но поскольку земля была мерзлая, со временем многие лежали просто на земле не похороненные.
К друзьям нашим из шестого подъезда прибегали за помощью. У Дениса нашего был микроавтобус, он даже возил раненых в больницу, несмотря на бомбардировки. Мы удивлялись, как он не боится, но он ни разу никому не отказал, садился за руль и вез людей.
— А когда начали летать самолеты? Сбрасывать первые бомбы?
— Самолеты были в первых числах марта. То есть уже в начале марта мы слышали разные звуки взрывов. Скорее всего, это разнообразие ужасных звуков началось со второго марта. Я, как женщина, не разбираюсь в этом, но звуки были разные, взрывалась разная артиллерия. Мы уже под конец понимали: прилет — вылет. Когда вылет — можно подойти к костру.
— Когда вы впервые увидели российский и ДНРовских военных? Как это было, что говорили?
— То, что видели в нашем доме: приблизительно 13-14 марта забежали двое российских военных. Точно не знаю, россияне или ДНР. Но они забежали в шестой подъезд и спрятались за дверьми. У нас там кумовья живут, друзья наши. Они удивились, что солдаты могут так выглядеть. Грязные, дикие. Люди начали кричать: «Пожалуйста, уходите, у нас тут дети». У них вообще много детей было. Они сказали: «Тихо-тихо, сейчас уйдем». На первом этаже стояли баклажки с питьевой водой. Они выпили эту воду демонстративно, отшвырнули бутылки и побежали.
До нас доходили слухи, что где-то 10-го марта в соседнем доме №60 уже были ДНРовцы, выгнали людей и начали формировать списки желающих выехать. Но в этих числах никто вообще не думал, что можно идти и записываться. Все это было на уровне слухов.
Наши друзья живут на первом этаже. В ночь, когда мы уехали, с 16-го на 17-е, они сидели на кухне и услышали разговор на улице. Выглянули и увидели кадыровцев. Их характерное «Аллаху акбар». Бородатые люди стояли под окнами, к 15-16 марта они уже были на нашей улице.
— Как вообще узнавали про возможность выехать? Как выезжали?
— Где-то с 5 по 10 марта не было никакой связи. Я не могла связаться с мужем. Он был в Киеве. Я не могла отправить весточку, что мы живы. Где-то числа 9-10 начал пробиваться Киевстар. В некоторых местах, если долго стоять, пробивалась связь. Как только я поймала первое сообщение от мужа, мы начали списываться. Числа 11-12 он начал рассказывать про первые коридоры. Прошла информация, что возле Драмтеатра собирают желающих выехать. Наши соседи по подъезду туда поехали. Слава Богу, вернулись живые и здоровые. Сказали, что никто возле Драмтеатра не ждал, никаких заявленных коридоров не было. Не знаю, какая сторона это заявляла. Россия или Украина. Мы сразу не очень поверили в это. А соседи вернулись и рассказали, что в центре связь еще лучше, они списались с родными. Набережная была цела, они проехали по ней, сказали, что все нормально. Переночевали в центре, потому что комендантский час был с 17:00 или с 16:00. Приехали злые, потому что прокатали бензин и пробили колесо. То есть — зря поехали. В те дни бензин был на вес золота, потому что мы ждали возможность, когда действительно можно будет уехать. Плюс, генераторы заряжали бензином. И телефоны от генераторов.
Потом муж стал отправлять сообщения, что есть люди, которым удалось выбраться. Рассказывал нам маршруты своих знакомых, которые выезжали. И мы начали, наверно, с числа 14-го планировать выезд. Первый раз мы попытались собрать колонну соседей 15-го марта. Но мы проснулись и бомбардировки в этот день ни разу не прекращались. Было страшно, и никто из соседей не рискнул. В этот день с Левого берега выезжала моя подруга. И они попали под обстрел. Ее муж погиб. Они с дочкой были ранены. Девочка в шею получила ранение, у мамы спина прострелена. Девочка пятнадцати лет пошла пешком в больницу, потом и маму ее забрали.
Вторая попытка выехать —16-го марта. Муж уже более точную информацию написал, что его одногруппник выезжал через Мухино. Наш друг, который организовал всю нашу колонну, сел на велосипед и поехал посмотреть, что там на Лепорского, на Набережной. Все возможные пути. До Мухина он не доехал, ему сказали: «Туда не едь, там точно не проехать». Он приехал домой и разрыдался: сказал, что нет никакого выхода с Левого берега. Все разбито, завалено, заминировано. Он в таком отчаянии был, сел и разрыдался взрослый мужчина.
Но потом муж прислал сообщение, что все нормально. На Мухино — можно. Мы 16-го марта уже точно со всеми договорились, собрали всех желающих выехать, молились всю ночь, чтобы было тихо. И 17-го марта через Мухино поехала наша колонна. Там было две огромных машины. Не знаю, КрАЗ или КамАЗ, какие-то нереально огромные машины. И они перекрывали проезд через Мухино. Был очень узкий проезд. Легковой автомобиль мог как-то проскочить, парни пытались бамперы от машин отогнуть, чтобы протиснуться. Наши друзья, кумовья на микроавтобусе очень долго мудохались, чтобы проехать. Погнули очень сильно машину. Но мы договорились, что один другого не бросает, первые легковые автомобили уже проехали, мы стали в колонну и ждали, кто поедет следующим.
Мы выехали 17-го марта в восемь утра. Было действительно тихо. Нам понадобилось минут тридцать, чтобы добраться до Мухино. Мы проехали, стояли, ждали пока проедут наши друзья, и начали лететь Грады. Перед нами был Ильичевский район. Началась бомбардировка, мы видели, как прилетали снаряды, что-то впереди горело. И в этот момент все молились, что если попадет в нас, пожалуйста, пусть это будет мгновенная смерть. Без мук. Это было очень страшно. Друзья проскользнули, погнули всю машину, но это было совершенно неважно. У нас каждый что-то поцарапал, но мы выбрались. И проехали через Ильический район. Нам рассказали маршрут, и муж мне его передал. Никуда поворачивать нельзя. Все заминировано. И мы ехали строго по обозначенному маршруту. Это был первый день, когда мы выбрались из подвала и увидели собственными глазами, что произошло с Мариуполем. Потому что сидя в подвале мы понимали, что все бомбят, куда-то что-то прилетает, но не могли представить, насколько был разрушен город. Он был разрушен очень быстро, просто мы выехали семнадцатого и все это увидели.
Мы увидели тела. Город был усеян людьми. Они просто лежали на обочине. Много сгоревшей техники. Разрушенные дома. Разгромленные магазины. Не было ничего. Не было вообще ни одного уцелевшего строения. Не было видно дороги, все было завалено. Страшно было ехать, потому что ты не понимаешь, где и что заминировано. Просто едешь, потому что кто-то здесь проезжал до тебя и сказал, что ехать можно. Мне кажется, от Левого берега и до выезда на Мангуш я не дышала. Мне было страшно сделать вдох. Очень напряженная была ситуация. Когда мы ехали с Левого берега, в этот день выезжали многие, и колонна сформировалась достаточно большая. На выезде, который на Мелекино, мы долго стояли в пробке.
— Там уже были ДНРовцы?
— Да, да! С нашего Левого берега мало людей выехало, люди думали, что они отрезаны и возможность выехать только с другой стороны [на контролируемые Россией территории]. В день нашего отъезда многие пошли пешком в ту сторону.
Мы ехали своей колонной. Два дома, две девятиэтажки, больше никто к нам не присоединился. Большинство машин присоединились из центра. Оттуда было больше возможностей выехать, чем с Левого берега.
— А как блокпосты проезжали?
— Первый был в Мелекино. Мы его в таком тумане проходили, что у нас на подъезде к блокпосту перестали крутиться передние колеса. Они начали дымиться, а мы поливали их водой. Мы понимали, что с машиной что-то не так, что сейчас что-то случится. Мы думали хотя бы за город выехать.
Подъезжаем к блокпосту, и она просто не едет. У нас два кота, собака, две мамы, ребенок, папа, я, вещи, которые смогли взять. Как только мы его проехали, бросили машину на обочине. Слава Богу, в этой колонне, которая ехала с нами с Левого берега, были люди, у которых заднее сиденье было полностью пустое. Они сказали, что никого не подобрали, потому что знали, что кому-то из нашей колонны потребуется помощь. И они нас посадили к себе, а вещи вообще раскидали по всей колонне. Я думала, уже не найду их и мысленно попрощалась. Буквально до Мангуша я была в прострации: я не понимала, где едет моя мама, где собака.
Первые «осознанные» блокпосты россиян, которые я увидела, были в Мангуше. Впервые я увидела и убедилась, что вот они, уже тут, на самом деле стоят. То, во что не хотелось верить сидя в подвале. Мы не понимали, что окружены. Точно помню, как увидела этих людей с белыми повязками, с логотипами Z. Машины «милиции ДНР», шевроны с надписями, какой-то комиссариат, какие-то совдеповские названия. Все в этой букве Z, какие-то флаги росии они развесили на блокпостах. Флаги ДНР мы там видели и какие-то красные тряпки, я так понимаю, флаг СССР. Какие-то грязные красные тряпки висели на флагштоках.
Читайте также: Жительница Мариуполя рассказывает, как находила убитых снайпером гражданских
Проходили мангушский пост без проблем. Проверяли, поскольку мы ехали не в своей машине. Меня посадили к семье, у них сидел молодой парень. Тоже с ними ехал. Не их родственник. Он в таком возрасте, который проверяют. Проверяли наличие татуировок, его сумку, гаджеты. Открывали его переписку, просматривали. Водитель был пенсионер, его не трогали, проверили только паспорт, а у этого парня на каждом блокпосту одно и то же проверяли. Блокпосты были почти каждые 100 метров. Некоторые проходили без проблем: как-то проверили, до свидания. Были такие, которые спрашивали, что везете колющее, режущее, наркотики, оружие, сдайте лучше тут. Там впереди страшный блокпост, там будут проверять, отдайте лучше тут. Были пьяные на блокпостах, заглядывали в машину красные обветренные хари. Пытались что-то спрашивать, какие-то советы давать. А были молодые, лет по 18-20 с российским говором. Они, если можно так сказать, немного интеллигентнее выглядят. А ДНРовцы, которые понаехали из соседних сел — типичные алкаши. Они грязные, прокуренные, пропитые. Как свиньи лезли в машину, проверяли. Мы договорились, что не будем провоцировать их. Наше дело было спокойно выбраться на свободную территорию. Хотя хотелось иногда просто спросить: «Зачем вы здесь стоите? Что вы здесь делаете?» Это была буря эмоций. Но я даже не смотрела на них. Я — женщина, у меня ребенок рядом, они больше мужчин проверяли. Были такие, которые забирали у людей сигареты и мелочи: печенье, конфеты.
Кто-то из этих ДНРовцев увидел, что у нас видеорегистратор висит. Он был выключен, мы ничего не снимали. Просто не вспоминали про него, висел себе. Мы объяснили, что он выключен: «Давайте просто снимем». Нет! Отобрали.
Таким образом мы доехали до Токмака. Спешили, потому что комендантский час, надо было успеть до 18:00. Там детский сад «Олимпийский», там нас приютили. И он казался раем на земле. Хотя Токмак был уже оккупирован, там было тихо, спокойно. Они, наверно, знали, что Токмак принимает колонны переселенцев. Каждую ночь там ночевала новая группа людей. Мы помылись. У меня голова была ужасно грязная, длинные волосы собраны в бандане, потому что боялась, что заведутся вши. Все пошли есть, а я побежала мыться. Потому что после трех недель в пыльном подвале, мы были очень грязными. Потом мы спустились, нас накормили: горячий борщ, пирожки, соленья, хлеб, оладьи, чай. Там нас очень хорошо приняли. Огромное спасибо! Я удивляюсь, люди в оккупации, а так хорошо приняли.
Утром мы выезжали, нас предупредили, что в Васильевке впереди блокпост, пугали им. Колонну, которая перед нами ехала, обстреляли. Не знаю, были там погибшие или нет, мы проезжали, я видела Грады, которые встряли в дорогу. Муж даже не стал мне об этом говорить, чтобы я не боялась.
Мосты были подорваны, приходилось объезжать через села, по бездорожью. Где-то за Васильевкой, кажется, была какая-то серая зона, где уже и не наши, и не те.
Следующий блокпост уже был наш. Подошел военный, у нас всех были слезы счастья: услышали родной язык, украинский. Это были наши: синие повязки, наши флаги. Мы были очень рады их видеть. Они нас очень тепло приняли, объяснили все. Мы их благодарили, угощали конфетками. Мы там стояли три часа. Там каждая колонна стояла долго в многокилометровой очереди: ждали пока машины соберутся по максимуму. Подъехала полиция и сопроводила нас до Запорожья. Это была наша первая «большая земля». Украинская земля. Там нас записали пофамильно в списки эвакуированных. Номера автомобилей, телефоны.
Я зашла в Metro и расплакалась. Я стою посреди огромного магазина и рыдаю. Это обыденность — поход в магазин, в обычной жизни ты делаешь это постоянно. А я всего три недели просидела в подвале. Как люди, которые там по два месяца были … Ребенок настрадался. Стресс пережил, у него и сейчас бывает тревожность. Он вроде ведет себя как обычно, а потом находит на него истерика. Особенно перед сном, когда ложишься и начинают крутиться мысли в голове. Он плачет, скучает по дому, по друзьям, по школе. Прочитала, что нужно искать какие-то якори, которые будут связывать нас с прошлой жизнью. Очень тяжело сейчас найти какие-то якори.
— Были люди, которые выехали в сторону России?
— Многие. Это вызывало удивление, потому что я ни при каких обстоятельствах не рассматривала возможность ехать туда. Нет! Ноги моей там не будет! И мне казалось, что если я так думаю, то и люди не захотят туда ехать. Но люди пережили многое, каждый спасался как мог, особенно те, у кого не было автомобиля. Вариант дойти пешком с Левого берега в сторону Мелекина и остаться целым — шанс 10 из 100.
— Остался кто-то там из вашего двора, дома?
— Да, остались люди. Особенно люди пожилого возраста. Остались люди, которые жили с нами в подвале. У нас дом большой. Шесть подъездов, девять этажей.
— Какие планы дальше? За границу?
— Нет, за границу я не хочу и не планирую. Мне и так без мужа было тяжело. Не знаю, может я наивна и недальновидна, но я надеялась, что все закончится быстро. Я не ожидала, что будет такой ужас. Хотя, в первые дни даже поезда эвакуационные ходили, можно было на них уехать. И люди ехали.
Планы сложно строить, жизнь продолжается, надо жить. Надо и работать, и семью содержать. Но лично мне сложно, потому что мысленно я все еще там. То, что я никуда не уеду из Украины — это я точно могу сказать. Я не хочу, я очень люблю Украину. Я не представляю себя нигде в другой стране. Не проходит дня, чтобы я не сорвалась, не заплакала: я продолжаю мысленно жить в Мариуполе. Зайдешь в Фейсбук сейчас, в новостях столько лиц людей, которых разыскивают.
— Что еще, имеющее отношение к военным преступлениям, ты видела?
— На первом этаже у нас жила молодая семья, к ним приехал отец. Он жил в Виноградном, в своем доме. И он рассказал, что к нему пришли военные и сказали: «Мы будем жить в этом доме. Уходи». Даже не дали возможности собраться. Сказал, что в очень грубой форме разговаривали.
У нас есть хороший друг, у него там же в Виноградном живут родители в своем доме. Он пошел четвертого марта проведать их. Проведал, все в порядке. И уже когда выходил со двора, по улице ехали ДНРовцы. Они схватили пять человек, которые просто шли по улице. Он был шестым. Сказали: «Или мы вас тут расстреляем, или садитесь в машину и мы вас повезем». То есть он жене сказал, что проведает родителей и вернется и пропал без вести. Его отвезли, как нам потом рассказали, в Безименное. Они вламывались в квартиры, в наш соседний дом №60. Мародерствовали.
Женщина на восьмом этаже выглянула в окно, ей снайпер в глаз выстрелил. Ее похоронили.
Я рассказывала, что наши друзья слышали кадыровцев на улице. И когда мы уехали, отец этих друзей позвонил, сказал, что пришел проверить квартиру, квартира открыта, а в ней чеченцы. Преспокойно лежат на их диване, пользуются их квартирой, живут. Слава Богу, они ничего ему не сделали, только проверили документы и сказали, чтобы убирался восвояси. Это Морской бульвар, дом №54.
Потом мне позвонила соседка, моя знакомая, у них на девятом этаже была огневая точка. Военные взломали квартиру. Говорит: «От квартиры ничего не осталось». Что с нашей квартирой — не знаю. Информации нет. В моей квартире вылетели второго марта окна на балконе.
Прилетали осколки на наш этаж в каждую квартиру, которая смотрит в сторону моря: в разные дни, разных размеров. Нам показывали люди эти осколки, они достаточно большого размера. Такое толстое железо, рваное. Осколок небольшой, но тяжелый. Это кассетные боеприпасы.
Наш друг погиб восемнадцатого марта. Он в частном секторе на Левом берегу жил. К нему во двор или рядом прилетел снаряд. Ему в висок осколок попал — мгновенная смерть. Улица Чкалова, дом №45.
Интервью опубликовано при финансовой поддержке чешской организации People in Need в рамках инициативы SOS Ukraine. Содержание публикации не обязательно совпадает с их позицией.