В ‘Азове’ есть побратимство

Как парень с Луганщины попал в бригаду “Азов”?

В 15 лет мне в руки попал учебник с тремя буквами — УПА. Я его прочитал и после этого мое видение себя и мира кардинально изменилось. Оно изменилось, потому что я понял, что у нас [украинцев] есть своя армия, своя история. Я понял, что мы — страна с древней историей. Равно как и наш трезуб — это один из трех древнейших символов: мистических, эзотерических символов силы.

В “Азов” я пошел в конце 2014-го, в начале 2015-го. Пошел, потому что увидел, что именно в “Азове” есть побратимство. Плюс, у меня там были знакомые, с которыми я подружился, когда в 2012-м году переехал в город Марии — Мариуполь. Мне позвонили и спросили: “Руся, ты как? Мы уже воюем. Где ты, как ты?” Я говорю: “Я на Западной Украине, думаю, что мне делать”. После этого я приехал из Каменец-Подольского в Киев, там за две недели прошел КМБ [курс молодого бойца]. Это курс, который вообще-то длится три месяца, но я его прошел за две недели и после этого попал в “Азов”.

В “Азове” я увидел в людях то, о чем читал в учебнике об УПА: воспитание, достоинство, честь, так называемый кодекс. Очень много интересных людей приходили в “Азов”: у каждого была своя личная история. Люди шли туда не потому, что так сложились обстоятельства, они сознательно шли именно туда. Во-первых, националистические и патриотические движения существовали в Украине еще до того, как была создана УПА: это Слобожанщина, Вольное Поле, Вольное Казачество. Козацкий дух зарождался именно в степях. Когда я начал общаться с разными людьми в “Азове”, они мне объяснили все это.

У нас было своего рода образование, был кабинет, куда ты мог прийти поговорить об истории: что такое история, какое отношение она имеет к нам, почему мы должны ее знать, зачем она нужна. Нам все это объясняли не для того, чтобы мы, как в институтах, учили это с датами и именами.

Нам это объясняли, чтобы человек осознавал: кто он, какого рода, где родился и какое значение эта земля имеет именно для него.

После этого я понял, что на самом деле на так называемом Донбассе происходило. Потому что Донбасс — это русское название, у нас Донбасса не было, была Слобожанщина, а потом разделение на три области: Луганскую, Донецкую и пр. Грузия — другой яркий пример, потому что на самом деле это — Сакартвело. Грузины не говорят: “Мы из Грузии”. Это название точно так же навязано Россией.

Сначала, не имея ни малейшего представления о войне (разве что из книг и фильмов), я думал, что там трудно. Когда прочитал книгу об УПА, думал, как наши партизаны небольшой группой людей шли против целых батальонов и клали их в лесах, полях. Я начал задумываться, что их подвигло бороться? А когда пробыл в “Азове” полтора года, понял, что именно: это как раз побратимство, о котором я сейчас хочу поговорить. Если твой побратим видит, что у тебя какие-то проблемы, с ними разбираются (конечно же, законными способами). Решают вопросы: психологические, физические, финансовые, моральные. Если ты хочешь развиваться, тебе в этом помогают, а не наоборот. И это очень важно. Есть люди, которые знают как правильно и просто рассказать тебе: “Что такое Украина? Кто такие украинцы?” Я даже слов не могу подобрать… Знаешь, это такая атмосфера, где друг другу помогают, когда ты на базе или в бою.

Ты смотришь на все это и понимаешь, что должен защищать их, а они — тебя. А вместе мы защищаем нашу страну, ее соборность.

Тебя распирает от всех этих знаний и ты хочешь идти в бой снова и снова. Это не зомбирование, как про нас пишут, что мы — “зомбированные нацисты”, “террористы” (все знают, сколько было разных штампов). Люди начинают общаться с тобой и понимают, что шаблоны ломаются, их нет. Они понимают, что, возможно, в чем-то ты опытнее, чем они. А ты им объясняешь: что это такое, почему ты туда возвращаешься.

Потом я стал выбирать другие войска: мне было интересно, как, например, в Нацгвардии (2018). Потом мне стало интересно в ВСУ (три года был морпехом). Но, возможно, тот фундамент, который заложил азовский дух, азовское движение, остался. Я нашел себя, опять же, в “Азове”. Я прекрасно понимал, если начнется полномасштабная война, я вернусь туда. Как видишь, я сдержал свое слово.

Я пошел не потому, что я такой крутой парень, а потому, что там есть команда, там люди, которых ты называешь братьями не по крови, и это крайне важно. Вы дружите семьями, и это не дружба между двумя людьми: вас может быть много, вы постоянно друг с другом общаетесь. Опять же, повторюсь, очень много интересных людей. Люди идут в “Азов” сознательно, но со временем знаний становится еще больше. Никто не рождается патриотом, никто не рождается воином, все это приобретается в течение жизни. Это как, например, ты хочешь квартиру, машину, собственный бизнес — и все это приобретаешь. Тебе не дают все просто так: “Держи, пожалуйста”. А ты такой: “Класс! Супер!” Это другое. То, что приобретается очень тяжелым трудом над собой, коллективной работой и, к сожалению, иногда кровью. Эти знания приобретаются очень тяжело и понимание всего — тоже. Возможно, поэтому я выбрал “Азов”.

Население Луганщины поддерживало оккупационную власть в 2014-м году?

В 14-м я попал в так называемую оккупацию (тогда этого слова не было), я видел, как все происходило на самом деле. Все было немного иначе. Я считаю, что Луганщина была бедным регионом, у нас часто бастовали шахтеры. У меня отец был шахтером, я ребенком ездил с ним на эти забастовки. Там был чай, печенье, хлеб, какая-то картошка — это все, что мы там ели. Жили в палатках неделями. И ты — ребенок все это видишь. Я только в 10 лет попробовал колбасу. Серьезно. Не то, чтобы я сильно голодал, но я веду к тому, что у нас был очень бедный регион. И люди замученные работой.

Образование было, но получить его было сложно: нужны были деньги. Поэтому, людям было все безразлично. Главное, чтобы их не трогали, потому что отработав на заводе (я работал в ТСОФе), или на хлебокомбинате, или на шахте (в шахте я не работал), ты уже не хочешь ничего. Ты хочешь только прийти, влупить пива, поесть и лечь спать. Вот и весь твой досуг. О развитии можно говорить, если ты коньяк выпил.

Когда белые колонны с так называемой “гуманитаркой” к нам заезжали, были люди, которые не поддерживали это, но это были далеко не все люди.

Я постоянно пытался и сейчас пытаюсь людям объяснить, что люди с Луганщины, Донеччины, так называемого Донбасса — это не пророссийски настроенные люди.

Там очень много адекватных людей, которые добровольно пошли воевать за Украину. Очень много. Когда на Донбассе была кампания в 14-15-м году, она коснулась таких как я. Несмотря на то, что я не имел никакого опыта, не знал, что такое автомат (я его видел только в играх и книжках), я тоже пошел. Возможно, я пошел потому, что душа подсказала: “Ты должен идти”. И мои побратимы говорили: “О, давай к нам, почему бы и нет”. Я спросил: “Почему “Азов””? Они мне сказали: “Слушай, ты даже не представляешь, тут такое движение — мы все друг за друга”. Я сказал: “Окей. Я только — за”.

И вот все, что сказал выше, осознавая это сейчас… Я думаю, если бы все поставить на повтор, чтобы снова пройти, я бы снова согласился.

Были ли действия россиян против гражданского населения в 2014-м году такими же жестокими как сейчас?

Я считаю, что было точно так же, но территория, где происходили боевые действия, была меньше. И фазы войны, если сравнивать с полномасштабной, тоже меньше. Все было точно так же, но на более низком уровне, если можно так сказать. То есть, уровень был ниже, но все равно было. Сейчас масштабнее, развернутее, как-то так. Поэтому, для меня — одинаково, только масштаб увеличился. Был случай, когда я вышел на остановку в 2014-м году, а там стреляли. Там были трупы. Сказали, что это — украинцы. Я уже тогда понял, как они могут заехать сюда на одной машине. Какая разведка, если у нас тут все на мази: они заехали, расстреливают мирное население, уничтожают инфраструктуру… Одна машина и целая армия…

Каким для вас было 24-е февраля и ожидали ли вы полномасштабное вторжение?

Ну, я еще с конца 17-го года понимал, что должно быть так называемое логическое завершение. Оно не может быть точечным, потому что руки загребущие. Я понимал, что это только вопрос времени. Самое интересное, что это понимал не только я: АЗОвцы точно так же понимали и знали. Только у меня было мое субъективное представление, а они уже знали.

А пришло оно [24 февраля] в мою жизнь в пять утра. Я уже девять месяцев был во Львове. После окончания шестилетних боевых действий, контрактов и войн, я решил немного пожить гражданской жизнью. Учился на айтишника и на тестировщика программного обеспечения и 26-го мая должен был выйти на работу в SoftServe, здесь, во Львове. Но 24-го февраля я выбрал немного другую компанию. Это был вопрос нескольких часов. Думаю: “Капец, туда пошел в 14-м, пришлось выехать без ничего и теперь точно так же”. Но я понимаю, что поеду, потому что иначе — никак. Бежать, простите, понта нет. Куда, как и зачем бежать? Это моя земля, почему я должен второй раз из своего дома бежать?

После того как я отсюда уехал (или даже убежал), на вопрос: “Где ты живешь?”, я отвечал: “Вся Украина — мой дом”, потому что фактически и физически так оно и было. После двух часов жестокой бессонницы, я позвонил другу Сполоху и спросил: “Вы еще тут?” Он говорит: “Да, автобус жду”. Я отвечаю: “Ну все, я тоже сейчас буду”, — и через добрую половину Львова пешком, бегом, лишь бы успеть. Опять же, это азовский дух: ты звонишь своим и бежишь, потому что понимаешь, что уже там, ты уже с ними.

Каким был ваш военный путь?

Начинал я в “Азове” с артиллерии. Сначала я вообще был колпачковым: это когда ты снимаешь колпачки со срывателей, вкручиваешь их в снаряд и переводишь в замедленный или оставляешь так. А еще ты чистишь гильзы, чистишь снаряды, такой себе уборщик. А потом я уже дошел до наводчика пушки, потом до старшего наводчика пушки, а потом я почти месяц был командиром пушки, пока мой командир пушки был в отпуске.

Потом я поменял специализацию, потому что решил попробовать другой род войск и, соответственно, другую профессию — и пошел в пехоту, стал обычным пехотинцем. Мне дали ПКМ, мне было по-своему интересно. А после этого я понял, что очень важно сейчас изучить ка можно больше: понять, как с этим работать, что это такое, для чего, — и я начал потихоньку учиться новому. Я начал стрелять из РПГ (так как я пулеметчик) или “мухи”. Мне стало интересно — я пошел дальше. Сейчас я командир взвода.

А именно в “Азове” я начинал обычным РПГшником. Спросили: “Кто умеет стрелять?” Говорю: “Ну, я”. — “А сколько?” — Ну, было, считал я что ли? Несколько раз было дело”. — “Умеешь?” — “Умею”. — “Знаешь?” — “Знаю. Давайте я, если никто другой не согласился”. Потом у нас была своя небольшая команда, там нас было до десяти человек. Очень часто менялись должности: то командир отделения, то замкомандира отделения, то командир взвода. Так я стал командиром взвода.

Когда тебя назначают на какую-то должность, смотрят, есть ли у тебя определенные навыки, определенный талант. Это точно так же, как снайперов выбирают, как артиллеристы становятся артиллеристами, танкисты — танкистами и так далее. То есть все войска очень важны, когда мы сотрудничаем.

Нет отдельно взятого элитного суперкрутого снайпера, есть вот это единство.

Ты можешь очень быстро стать кем угодно: после командира взвода стать гранатометчиком, если это необходимо и того требует дело. У нас есть иерархия, но нет такого, дескать, я это делать не буду. Если надо, ты должен это делать. Но если тебе сложно, тебе помогут.

Зачем россияне уничтожают гражданскую инфраструктуру нашей страны?

Ну, если это больницы, то понятно: для того, чтобы не “ремонтировали” людей и бойцов, чтобы бойцы снова не шли в бой. Другая инфраструктура, например, заводы — тоже понятно: чтобы не было хлеба, одежда, еще чего-то. Я начал обращать внимание на школы, институты, другие образовательные и исторические учреждения. Когда проходишь мимо них, понимаешь, что все делалось специально. Если россияне там были, они рвали все учебники и вышиванки, ломали картины. Это же не снаряд туда попал, а человек сделал. И это очень заметно по тому беспорядку, который они устроили. Я считаю, что это делается преднамеренно. Там видно, что это не снаряд был, а люди уничтожили.

Они пытаются подменить нашу историю. Вот как в тех же фильмах выглядит украинец? Какой-то там хохол пузатый, а у него галушки, горилка, сало, он такой в шароварах — гоп-ца-ца! А на самом деле все совсем иначе. Речь не в сале и гоп-ца-ца. Или та же музыка. Есть так называемые свадебные или еще какие-то песни, их как послушаешь… У них образ украинца и украинки — это какая-то проститутка и алкаш, такой образ они создают постоянно. Это ведь образование: ты слушаешь и твой мозг воспринимает, что так оно и есть, вот такой образ: хохлы, сало, горилка.

В школах такая же картина…

То есть они специально все это разрушают, уничтожают, сжигают, неважно, как именно — просто уничтожают. Это невозможно не заметить.

Как невозможно не заметить то, что когда они заходят в украинские школы, сразу вешают свои флаги, сразу все свое развешивают. Здание не меняется, меняется только его содержание.

А еще я заметил, что они убивают и едят собак… Собаки (да и все животные) или расстреляны, или кости валяются. Возникает вопрос их адекватности. Есть такой человек, Сергей Валериевич, он сам кинолог (у него своя “кавказятня”, как он ее называет) с кавказскими овчарками. Он снял свой аматорский фильм. Этот фильм, скажем так, “ярко” показывает, как россияне все уничтожают, даже животных. Ну, что тебе эта животина сделает? Там очень жестоко все, есть сцены, я прошу прощения, как из фильмов ужасов. Только это у нас, в Украине. Фильм называется “Война на четырех лапах”, он также переведен на английский, чтобы люди, которые живут за границей, понимали, что у нас на самом деле полномасштабная война с врагом, у которого нет ни совести, ни чести, ни достоинства. Ты понимаешь все это, когда смотришь все эти фото и видематериалы.

Что для вас означает окончание войны?

Выбить врага с нашей территории — это сейчас основная задача. Потому что по факту мы сейчас из-за него сильно страдаем (если можно так сказать). Я считаю, что нашей окончательной победой будет, во-первых, возвращение наших границ, наших земель. Потом — выявление на наших территориях всех, кто разбежался. Чтобы потом они не начали прорастать как грибы после дождя уже внутри страны. Это, во-вторых. И третье — украинизация. Но украинизация не в стиле шароварщины (гоп-ца-ца, сало, горилка и оселедец, закрученный на нос), а именно такая, какой она должна быть. Она должна быть интеллигентной. Это, во-первых. Людям необходимо показать, что такое Украина, как нам в “Азове” показали [рассказали] об истории, об Украине в целом, что это такое, с чем его едят, кто ты такой, если ты — украинец. Это должно проходить очень спокойно, без давления: мы должны создать такие условия, чтобы человек, который против Украины, просто отсюда убежал и все. Вот тогда, я считаю, будет окончательная победа.

Плюс, как я уже говорил и буду говорить, необходимо единство, потому что они столетиями пытаются нас разделить и как-то поделить.

С точки зрения войны это очень интересно — “Разделяй и властвуй”. Они этим пользуются постоянно и пытаются так сделать. Поэтому, мы должны сделать так, чтобы у них ничего не получилось.

Есть ли у вас ненависть к россиянам?

Я бы не сказал, что у меня к ним ненависть. Во-первых, они пришли в мой дом, я должен выгнать их из своего дома (да, мы все должны это сделать). Я бы не сказал, что у меня или моих побратимов есть какая-то ненависть, например: “А! Я буду этого москаля или кацапа пытать, бить”. Нет.

Это враг. А что с врагом делают? Его уничтожают. Наше сосуществование невозможно, мы им не братья. Я очень хочу, чтобы мы с ними никак не пересекались. Пусть они себе в своих болотах, в своих степях живут как хотят, но без нас. Построить границу и создать такой союз с теми государствами, которые нас поддерживают, чтобы такое больше не повторилось. Сейчас Украина — пример борьбы добра со злом. Я так считаю, потому что нас, в отличие от них, немного. И Европа сейчас это начинает понимать. Когда будет граница через которую они к нам никак не залезут, вот тогда мы сможем нормально существовать и развиваться. Потому что мы (по своей природе и культуре) никому зла не желаем. Мы друг с другом ругаемся, грыземся, но потом миримся, садимся за один стол и решаем свои вопросы. Я считаю, что только так, никакого сосуществования. Их не надо дальше уничтожать, надо выгнать отсюда и установить правильные границы.

Жалели ли вы хоть раз, что вы “АЗОВец”?

Никогда. Об этом даже бойцы, бывшие в плену, не жалеют. Они сейчас еще больше этим гордятся, а я горжусь ними. Теми, кто был на “Азовстали”… Для меня они воины. Они — герои. Я считаю, что по сравнению с ними, я, извините, ничто. Потому что в таких нечеловеческих условиях надо быть какими-то машинами, чтобы так долго удерживать врага в очень далеком тылу! Не в километровом, а в десятикилометровом тылу сдерживать врага так долго, не имея никакого контакта с “большой землей”, как они говорили. Поэтому, я горжусь “Азовом”. “Азов” тогда и сейчас особенно открылся для всего мира и люди увидели, кто мы на самом деле.