10 ЛЕТ НАЗАД УМЕР АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ САХАРОВ
29.12.1999
В мае 1998 года в Москве прошла конференция, посвя-щенная 30-летию работы А.Д.Сахарова «Размышления о прог-рессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Редакция «ПЛ» публикует выступление Раймонда Андерсона на этой конференции
В июле 1968 г. я был здесь корреспондентом «Нью-Йорк Таймс».
Я был совсем один. Готовились к вторжению в Че-хословакию, были другие кризисы, вьетнамская война и много-много статей.
Но очень важным было, конечно, советское демо-кратическое движение. У меня были разные контакты. Я получал разные материалы, и среди них были фаль-шивые, изготовленные на Лубянке, чтобы ловить, ос-корблять и унижать. И когда я получал рукопись, от-рытое письмо или что-то, надо было проверить.
Я получил этот документ через Карела ван хет Реве. Мы договорились печатать в один день. Нужно было переводить. И очень нужно было проверить — может быть, это еще одна фальшивая статья? Я проверил и рискнул своей карьерой — решил, что это подлинное.
Что делать с ним? Я не мог передать по телефону — слишком длинно, 12 тысяч слов. Не мог взять с собой — только один экземпляр, я не хотел, чтобы забрали у меня в аэропорту. И нельзя, конечно, телеграфом. Что делать? Я нашел способ и отправил.
Напечатали, и мне потом в Москве стало страш-но. Но это неважно. Самое главное, что в Нью-Йорке, редакторы просто не верили, что академик Сахаров мог написать такую статью. Как это может быть? Раньше они тоже были обмануты разными статьями, письмами, и поэтому скептицизм был большой. И нужно было их убедить. Но все равно они сократили первую статью и поместили на первой странице, но внизу, на случай того, если это фальшивка. Это было 1 июля, когда появилась первая статья. Это очень важный был день: Насер окончил свои переговоры и решил с советскими лидерами готовиться к военным действиям в Синае и т.д. И появился этот страшный термин «контрре-волюция» относительно Чехословакии. Это было в «Ли-тературной газете». Я считал, что это значит — будет вторжение, и сообщил об этом, но в Нью-Йорке не по-верили, и они поставили на первой странице: Насер и Сахаров.
И американские профессора тоже очень сомне-вались, что это действительно такая статья.
Как я передал? Я не знал, как отправить. 15 июля, через четыре дня после того, как я напечатал статью, был первый прямой пассажирский рейс Аэрофлота в Нью-Йорк. Я знал корреспондента, который летел в Нью-Йорк на этом самолете, и я решил, что не будет обыска, и я ему дал.
Я уже перевел первую половину, и в Нью-Йорке они напечатали полностью 22 июля.
В это время администрация Джонсона очень на-деялась на советскую помощь, чтобы освободиться от вьетнамской войны, поэтому все нервничали, и Косы-гин читал очень важную речь и сказал, что Советский Союз предлагает ядерное разоружение, очень важные слова. Брежнев одобрил. Важные события были. Это был страшный месяц вообще, и готовились, конечно, к вторжению в Чехословакию.
Только я знал. что это очень важный документ. Я проверил, кто был Сахаров. Я узнал, что он подписал протест против планов реабилитировать Сталина. Это очень важно. Он критиковал план Хрущева относи-тельно года на производстве, прерывая школу. И мне показалось, что действительно такой интеллигент, нас-тоящий человек мог бы написать эту статью.
Мне сказали, что это было открытое письмо в ЦК, я не знаю, все равно.
(Вопрос из зала: «Кто был источник, который Вам передал эту статью?»)
В 1975 г. Андрей Амальрик сказал мне в Нью-Йорке, что он дал инструкцию мне передать. И Павел Литвинов тоже дал такие же инструкции. И третий чело-век, Александр, я забыл его фамилию, тоже мне сказал, что он устроил.
В это время положили, я знаю, копии этой статьи на рабочий стол одного очень важного корреспон-дента, и, конечно, все боялись.
В то время я узнал, что, когда у меня появилась статья, в Вашингтоне статья уже была. И это мне было очень больно узнать.
Они не собирались распространять, но я мне очень любопытно, как они получили.
Что касается «Нью-Йорк Таймс», то они не очень долго думали об этом, только несколько часов, и напе-чатали в тот же день, то есть уже на следующее утро после того, как решили, что, может быть, это действительный документ.
Небольшое дополнение к этому тексту сделала Елена Боннэр:
Я знаю эту историю от Андрея Амальрика, который не раз помогал мне в переправке документов Сахарова на Запад.
Сахаров никогда сам этим не занимался, никогда. Единственное, что исходило непосредственно от Сахарова, это в последующие годы, когда бывали пресс-конференции у нас в доме. Пресс-конференция — это значит корреспонденты слышат из уст Сахарова.
Андрей Амальрик мне сказал, что он передал Вам в «Нью-Йорк Таймс» и передал Ван хет Реве. И до него, я не знаю, как, дошли слухи, от Вас или еще от кого-то, что редакция «Нью-Йорк Таймс» долго сомневалась и, видимо, Вам не очень доверяла, что это подлинный документ.
Один раз это уже было с дневниками Анны Франк. Я думаю, это интересно, что отец Анны Франк привез дневники в Америку, предлагал издательствам и газе-там в сокращенном варианте, и никто не взял и все считали, что это подделка. И газета «Хет Пароол» тогда стала печатать это в продолжениях в нескольких номерах. Ну, чем стали потом дневники Анны Франк, можно не рассказывать.
Второй раз это было, когда «Хет Пароол» 6 июля опубликовала эту статью Сахарова.
По поводу эпиграфа из Шиллера. Действительно, в одном из вариантов он вписан рукой Сахарова. С другой стороны, однажды на кухне зашел разговор о Шиллере. И Сахаров сказал:
«Я из Шиллера читал только «Лесного царя», больше у него ничего не читал».
(Из зала: «Это Гете».)
Ну, так вот — я этого не знаю, значит, и Сахаров не знал. Наш друг Вера Федоровна Ливчак, это было незадолго до дня рождения, она с Машей Подъя-польской пошла в комиссионку, купили 4 колоссальных антикварных тома Шиллера, они до сих пор у меня лежат, и Вера Федоровна преподнесла Андрею. Андрей никогда их не открыл. Поэтому сказать, откуда взялся этот эпиграф, я не могу. Более того, Андрей Дмит-риевич пишет об эпиграфе в «Воспоминаниях» и тоже не пишет о том, что у него был когда-либо вариант другого эпиграфа. Для меня это странно.
Этот вариант Андрей Дмитриевич знал, хотя он не знал, какой вариант попал за границу, и с Амальриком тогда, в то время, не общался вообще.
Еще одно маленькое замечание. В 1975 г. Андрей Дмитриевич говорил о 10 академиках, в 80-м — только о 6-ти, но Андрей Дмитриевич всегда считал, что роль личности в истории очень велика, и даже в какой-то мере считал, что его судьба сложилась так, что он тоже должен быть такой исторической личностью.
В июле 1968 г. я был здесь корреспондентом «Нью-Йорк Таймс».
Я был совсем один. Готовились к вторжению в Че-хословакию, были другие кризисы, вьетнамская война и много-много статей.
Но очень важным было, конечно, советское демо-кратическое движение. У меня были разные контакты. Я получал разные материалы, и среди них были фаль-шивые, изготовленные на Лубянке, чтобы ловить, ос-корблять и унижать. И когда я получал рукопись, от-рытое письмо или что-то, надо было проверить.
Я получил этот документ через Карела ван хет Реве. Мы договорились печатать в один день. Нужно было переводить. И очень нужно было проверить — может быть, это еще одна фальшивая статья? Я проверил и рискнул своей карьерой — решил, что это подлинное.
Что делать с ним? Я не мог передать по телефону — слишком длинно, 12 тысяч слов. Не мог взять с собой — только один экземпляр, я не хотел, чтобы забрали у меня в аэропорту. И нельзя, конечно, телеграфом. Что делать? Я нашел способ и отправил.
Напечатали, и мне потом в Москве стало страш-но. Но это неважно. Самое главное, что в Нью-Йорке, редакторы просто не верили, что академик Сахаров мог написать такую статью. Как это может быть? Раньше они тоже были обмануты разными статьями, письмами, и поэтому скептицизм был большой. И нужно было их убедить. Но все равно они сократили первую статью и поместили на первой странице, но внизу, на случай того, если это фальшивка. Это было 1 июля, когда появилась первая статья. Это очень важный был день: Насер окончил свои переговоры и решил с советскими лидерами готовиться к военным действиям в Синае и т.д. И появился этот страшный термин «контрре-волюция» относительно Чехословакии. Это было в «Ли-тературной газете». Я считал, что это значит — будет вторжение, и сообщил об этом, но в Нью-Йорке не по-верили, и они поставили на первой странице: Насер и Сахаров.
И американские профессора тоже очень сомне-вались, что это действительно такая статья.
Как я передал? Я не знал, как отправить. 15 июля, через четыре дня после того, как я напечатал статью, был первый прямой пассажирский рейс Аэрофлота в Нью-Йорк. Я знал корреспондента, который летел в Нью-Йорк на этом самолете, и я решил, что не будет обыска, и я ему дал.
Я уже перевел первую половину, и в Нью-Йорке они напечатали полностью 22 июля.
В это время администрация Джонсона очень на-деялась на советскую помощь, чтобы освободиться от вьетнамской войны, поэтому все нервничали, и Косы-гин читал очень важную речь и сказал, что Советский Союз предлагает ядерное разоружение, очень важные слова. Брежнев одобрил. Важные события были. Это был страшный месяц вообще, и готовились, конечно, к вторжению в Чехословакию.
Только я знал. что это очень важный документ. Я проверил, кто был Сахаров. Я узнал, что он подписал протест против планов реабилитировать Сталина. Это очень важно. Он критиковал план Хрущева относи-тельно года на производстве, прерывая школу. И мне показалось, что действительно такой интеллигент, нас-тоящий человек мог бы написать эту статью.
Мне сказали, что это было открытое письмо в ЦК, я не знаю, все равно.
(Вопрос из зала: «Кто был источник, который Вам передал эту статью?»)
В 1975 г. Андрей Амальрик сказал мне в Нью-Йорке, что он дал инструкцию мне передать. И Павел Литвинов тоже дал такие же инструкции. И третий чело-век, Александр, я забыл его фамилию, тоже мне сказал, что он устроил.
В это время положили, я знаю, копии этой статьи на рабочий стол одного очень важного корреспон-дента, и, конечно, все боялись.
В то время я узнал, что, когда у меня появилась статья, в Вашингтоне статья уже была. И это мне было очень больно узнать.
Они не собирались распространять, но я мне очень любопытно, как они получили.
Что касается «Нью-Йорк Таймс», то они не очень долго думали об этом, только несколько часов, и напе-чатали в тот же день, то есть уже на следующее утро после того, как решили, что, может быть, это действительный документ.
Небольшое дополнение к этому тексту сделала Елена Боннэр:
Я знаю эту историю от Андрея Амальрика, который не раз помогал мне в переправке документов Сахарова на Запад.
Сахаров никогда сам этим не занимался, никогда. Единственное, что исходило непосредственно от Сахарова, это в последующие годы, когда бывали пресс-конференции у нас в доме. Пресс-конференция — это значит корреспонденты слышат из уст Сахарова.
Андрей Амальрик мне сказал, что он передал Вам в «Нью-Йорк Таймс» и передал Ван хет Реве. И до него, я не знаю, как, дошли слухи, от Вас или еще от кого-то, что редакция «Нью-Йорк Таймс» долго сомневалась и, видимо, Вам не очень доверяла, что это подлинный документ.
Один раз это уже было с дневниками Анны Франк. Я думаю, это интересно, что отец Анны Франк привез дневники в Америку, предлагал издательствам и газе-там в сокращенном варианте, и никто не взял и все считали, что это подделка. И газета «Хет Пароол» тогда стала печатать это в продолжениях в нескольких номерах. Ну, чем стали потом дневники Анны Франк, можно не рассказывать.
Второй раз это было, когда «Хет Пароол» 6 июля опубликовала эту статью Сахарова.
По поводу эпиграфа из Шиллера. Действительно, в одном из вариантов он вписан рукой Сахарова. С другой стороны, однажды на кухне зашел разговор о Шиллере. И Сахаров сказал:
«Я из Шиллера читал только «Лесного царя», больше у него ничего не читал».
(Из зала: «Это Гете».)
Ну, так вот — я этого не знаю, значит, и Сахаров не знал. Наш друг Вера Федоровна Ливчак, это было незадолго до дня рождения, она с Машей Подъя-польской пошла в комиссионку, купили 4 колоссальных антикварных тома Шиллера, они до сих пор у меня лежат, и Вера Федоровна преподнесла Андрею. Андрей никогда их не открыл. Поэтому сказать, откуда взялся этот эпиграф, я не могу. Более того, Андрей Дмит-риевич пишет об эпиграфе в «Воспоминаниях» и тоже не пишет о том, что у него был когда-либо вариант другого эпиграфа. Для меня это странно.
Этот вариант Андрей Дмитриевич знал, хотя он не знал, какой вариант попал за границу, и с Амальриком тогда, в то время, не общался вообще.
Еще одно маленькое замечание. В 1975 г. Андрей Дмитриевич говорил о 10 академиках, в 80-м — только о 6-ти, но Андрей Дмитриевич всегда считал, что роль личности в истории очень велика, и даже в какой-то мере считал, что его судьба сложилась так, что он тоже должен быть такой исторической личностью.