‘Мой трехлетний сын говорит: Путина нужно закопать в его бункере — тогда войны не будет’

Как повлияли события 2014 года на вашу жизнь?

В 2014 году, как всем известно, начался конфликт на Донбассе, когда нас пришли защищать “наши братья”. Сначала мы верили, что нас освободят, что придет украинская армия. Мы сидели, записывали целыми днями перемещение войск “орков” для наших ребят. В Твиттере были специальные аккаунты. “Стоп Террор” назывались. Мы предоставляли все, что могли, надеялись, что скоро будет украинский флаг над нашим Городским советом. К сожалению, этого не произошло, и где-то 7-го августа, весь город отключили от электроэнергии, мы до 20-х чисел августа были в информационном вакууме. До отключения мы знали, что освободили Лисичанск, Северодонецк, что продвигается наша армия к границам. А когда все включилось, узнали об Иловайске... Тогда возник вопрос: очевидно, что нас не освободят в ближайшее время.

Потом, в сентябре, был первый “Минск” и мой парень (сейчас — муж) начал меня уговаривать, чтобы я выезжала оттуда. Но была проблема: мне исполнилось 25 лет, я сдала паспорт для вклейки фото и осталась без документа, потому что все было закрыто, начали стрелять. Я не могла выехать через блокпосты. Как мне потом сказали, скорее всего, девушку бы выпустили и без паспорта. Но мне было страшно выезжать, чтобы не попасть в плен. Кстати, они меня арестовывали летом, я не хотела больше иметь с ними таких контактов. Поэтому мы ждали еще, пока я смогла найти способ через знакомых, как получить паспорт. Я получила свой паспорт, когда уже начался учебный год. Я сказала своему парню, что буду ждать конца учебного года. И уже тогда, если нас не освободят, буду выезжать. Хорошо бы работу найти, потому что кому-то на шею выезжать — это как... Я — молодая, сильная и могу работать. Учителя, как известно, посреди учебного года никому не нужны, поэтому я дождалась мая, уволилась и 14 июня 2015 года выехала в Краматорск. После этого в Горловку ездила только несколько раз за вещами и все.

Как происходил захват россиянами вашего региона в 2014 году?

Захват проходил вообще почти бескровно. Это был апрель, после того, как Гиркин зашел в Славянск и Краматорск, прошло меньше недели, прежде чем они пришли к нам. Они захватили первым делом Городской отдел полиции, потом районные отделы, а уже потом — Горисполком. Этот этап был бескровный, мы видели все время людей с автоматами, если их можно назвать людьми...

У меня соседка работала в наркодиспансере, это был май. Я вижу, что она стала забирать дочь из школы: дочери в то время было лет 12, а школа была в пяти минутах от дома. Я говорю: “Наверное, она провинилась, что ты начала ее так контролировать?” А она говорит: “Нет, я просто вижу, кто здесь стоит с автоматами на блокпостах”. Я спрашиваю: “А кто там стоит? Знакомые?” А она говорит: “Мои пациенты все там стоят из диспансера”.

Вторая фаза у нас началась 27-го июля, по нам начали бить. Наши пытались освободить Горловку, и тогда была первая жесткая фаза. В первый день погибло более десятка человек, это только в первый день. Потом, конечно, те, кто мог выехать, выехал. Кто-то спрятался. Сильно прилетало тогда. Было лето, пропал свет во всем городе, они попали куда-то в подстанцию, не было ни света, ни воды, потому что насосы не работали. И хуже всего — был информационный вакуум. Чего только не рассказывали: от того, что наши уже совсем победили, до того, что победили русские. Почти не было продуктов в городе, хлеба не было. Только где генераторы работали в магазинах, можно было в очень больших очередях постоять и что-нибудь найти. Это была фаза, которая до первого “Минска” длилась.

После этого у нас были определенные сомнения: оставаться или нет. Вторая фаза была перед вторым “Минском”, когда захватывали Углегорск и Дебальцево. Захватывали от нас, и тогда мы увидели, как они относятся к своим военным. Это уже была регулярная армия, контрактники разные и буряты. Есть видео, кстати, где едут на БТР-е или на танке и кричат: “Привет, Улан-Удэ!” Едут по улице, которая параллельна моей, в моем городе. Когда была самая горячая фаза, никто никуда не выходил, обстрелы могли продолжаться по 18 часов в сутки, все сидели по домам. Потом оно понемногу начало отдаляться от нас: когда уже взяли Углегорск и шли бои за Дебальцево, мы вышли на работу. Еще детей не было, но мы ходили: там у нас окна побило, так мы ходили убирать. Утром, когда мы ехали на работу (это была зима, рассветало поздно), ехала колонна техники. Первыми ехали полицейские машины, затем — колонна из танков, более тяжелой техники, затем ехали “Уралы” с живой силой противника, а затем — различные гаубицы, РСЗО. А когда мы шли с работы, перед заходом солнца, — они ехали обратно. Первыми все также ехали полицейские, а вот вторыми шли несколько скорых помощей. Их было очень мало, 3-4, возможно, они по несколько человек грузили... А вот дальше ехал рефрижератор. Я не знаю, сколько там было тел, но каждый раз ехал рефрижератор. Понятно, что они возили не мясо... Мы надеялись, что, возможно, наши нанесут им поражение, что и нас освободят, но после этого был второй “Минск”. Мы уже даже не верили, что он наступит, потому что договаривались они очень долго. Договорились, что будет перемирие. Тогда было принято окончательное решение выезжать, потому что стало понятно — скорого освобождения нам не видать.

Насколько неожиданными были для вас события 24 февраля?

Конечно, до 24 февраля многие говорили, что будет война, но вот в полномасштабное вторжение, честно сказать, я не верила. Я писала во всех социальных сетях, что этого не может быть, что тот дед, из соседней страны, не совсем же сумасшедший. Но, как оказалось, — совсем. Я не верила, всех успокаивала, говорила: “Не разводите панику! Будет, наверное, эскалация, как всегда. Вон до нас “Смерчи” достают, возможно, прилетит по нам “Смерчами”... Может, по аэродрому”... Потому что “Смерчи” стреляют где-то 120 км, а от нас до ближайшей точки “ДНР” — где-то 80, то есть с запасом доставали. 24 февраля мы проснулись от взрывов: конечно, в наш город прилетело, и я подумала, что это прилетели “Смерчи”. Моя работа, школа, — возле аэродрома. Друг из Краматорска живет недалеко от него, даже еще ближе к аэродрому. Я сначала бросилась смотреть, не по нему ли прилетело. Открыла ленту Твиттера и вижу: Бровары — взрывы, Киев — взрывы, Ивано-Франковск — взрывы. Тогда я поняла, что туда “Смерчи” никак не могут долететь. Понятно, что пошли обстрелы через границу и, как минимум, какие-то баллистические или крылатые ракеты. Честно говоря, все равно я думала, что по нам прилетело “Смерчами”, пока мой муж не пошел на работу. Ему раньше на работу идти, чем мне. Я колебалась, идти мне на работу или вести ребенка в садик, мне никто ничего не говорит. Мы пишем в группы рабочие — говорят: “Идите на работу”. Я говорю: “А ребенок? Я — в одном районе, а ребенок — в другом. Или его с собой взять? Не будет ли мешать мне уроки проводить?” Пока я это все выясняла, муж ушел на работу, идет по мосту, звонит мне и говорит: “Летит какая-то фигня”. Я говорю: “Фигня? Что?” Он говорит: “Самолет летит!” Я: “Какой самолет? Откуда здесь может быть самолет? По аэропорту нашему ударили, они не могут летать, а вражеский — так быстро не может быть”. Он отвечает: “Нет, не самолет, что-то другое летит. Что-то длинное, белое, с крыльями, но не самолет”. Мы потом погуглили, это были “Калибры”. Это был второй удар, который мы тоже слышали. Еще был третий удар, не знаю по чему, видимо, они пытались ПВО уничтожить. Но, кстати, им это не удалось. К счастью, оборона работает по сегодняшний день в том направлении.

Так началась война для нас. Тогда мы собрали тревожный чемоданчик, запасы еды, воду. Я пошла убирать подвал. Подвал, конечно, не бомбоубежище, но от каких-то осколков стекла защитит. Честно говоря, до последнего не верила, что будет так, что мне придется куда-то ехать. Я говорила, что поеду только тогда, когда будет угроза оккупации, потому что с ребенком выбраться сложнее, чем самой.

Как выживали под обстрелами?

Очень сложно стало в бытовом плане выживать, потому что не работали многие магазины, нельзя было рассчитаться карточкой. Снять наличные — это был квест на много дней. Первую партию наличных мы сняли, наверное, день на восьмой, каждый день стоя в очереди... С середины первого дня перестали ходить автобусы, потому что администрация города сказала, что запасы топлива будут нужны, если придется эвакуировать детей. Все поставки Краматорска после 14 года были завязаны на Харькове. В Харькове очень сильно стреляли с первого дня, как вы знаете, и было понятно, что логистика вся пошла наперекосяк.

Были ли Вы свидетелем разрушений гражданских объектов?

Мы видели собственными глазами ракеты, которые сбило наше ПВО. Они упали возле нас, совсем близко, даже стекло треснуло. Наши хорошо сработали, но, на секундочку, они летели над частным сектором, где нет никаких военных объектов. Когда сбивают очень высоко, то это — как салют в небе, вибрация есть, но она такая, что окна не вылетают. Когда сбивают низко, когда ракета уже заходит на посадку, взрывная волна повреждает дома, погибшие бывают, срезает фасады, просто от того, что наши сбили. Они падали над нами, там, где нет воинской части, ничего. Они куда-то целились, разумеется. Заводы у нас есть, но заводы тоже не являются объектами военной инфраструктуры. Они разрушали гражданскую инфраструктуру.

Много попаданий видели в Горловке (в 2014 г. — ред.). Тогда Горловка была оккупирована. Они говорили: по вам стреляет украинская армия. Но и с запада от нас, и с юга — была “ДНР”. Мы были в тылу, не на том крае, где украинская армия, и по нам все время стреляли из минометов. Миномет стреляет пять, максимум — восемь километров. Если мы посмотрим на карту, ни один украинский миномет не мог бы дострелить до того места, где мы жили. Это говорили мужчины, которые служили в армии, кто-то из соседей: как же по нам прилетает минами, если украинская армия — неизвестно где? Вот такого мы насмотрелись очень много.

Видели, как у нас из-под окон стреляют, как ставят миномет “Василек”, такой маленький, он стреляет кассетами по несколько раз. Опять же, минометом невозможно было ни по одной украинской позиции попасть. Они стреляли зимой 14-го-15-го. Друзья видели, как выезжает в поле “Град”, стреляет по Торецку, тогда еще Дзержинск назывался, там украинская армия была, потом установку разворачивают и стреляют по Горловке: будто нам ответ летит.

Известно ли Вам о жертвах среди гражданских в Вашем городе?

У моей коллеги там мама осталась старенькая. Они просили ее поехать, но вы знаете, как старые люди: “Я здесь умру. Я хочу здесь остаться. Я дороги не переживу”. Она осталась в своем доме. У нее еще есть сын, так он приходил, еду ей приносил. И, видимо, неделю или полторы назад, туда в очередной раз прилетело, “денацифицировали” детский сад, школу и задели дом, где жила та женщина. На нее упала плита, это пятиэтажка панельная. Хорошо, что были соседи, они ее откопали быстро, потому что она бы там задохнулась, ведь пожилая женщина себя уже никак не откопает. К счастью, она жива, но все тело в синяках, вся в ушибах и дышать сложно, а врачей почти там не осталось. Ну, Слава Богу, она более-менее идет на поправку. Вторая женщина жила рядом со зданием СБУ. Это центр города и рядом стоит куча жилых домов. Еще не была объявлена эвакуация, людей в городе было много, и им тоже очень сильно досталось... У нее была травма головы, она лежала в больнице. Даже сначала не узнавала своего сына. Но, к счастью, врачи ее вылечили, она сейчас восстанавливается. Они уехали оттуда, и уже врачи в другом городе помогали ей. Знаем несколько человек, которые были моими интернет-знакомыми: они, к сожалению, не пережили этой войны. В Киевской области жила женщина, с которой мы общались, познакомились в 14-м году. Она была переселенка, я была переселенка, мы друг друга поддерживали — в начале, когда были в оккупации, и позже, когда выехали из своих городов. Она с мамой осталась в Киевской области, последний ее “твит” видели в середине марта. Потом связь пропала, и уже когда было освобождение в апреле, знакомые написали, что, к сожалению, они не выжили после артиллерийского обстрела.

Страдает ли Ваш сын от психических травм, связанных с войной?

Хорошо, что он еще плохо разбирается в жизни и смерти. Он не понимает, как это умереть навсегда, поэтому не боится. Он знает, что от ракеты можно умереть, но он не понимает, что умереть — это страшно. В этом плане мне повезло, потому что три года — это не такой большой возраст, он так сильно этого не боится. Он знает все о конфликте, он знает, что Путин напал на Украину. Первые дни конфликта он называл его: “Капутин”. Было смешно — “чтобы ему капут пришел”. Он знает, что есть плохие ракеты: это те, которые летят по нам, а есть хорошие ракеты — это ПВО, которое сбивает их. Он знает, что папа пошел защищать Украину и предлагает хорошее решение конфликта. Не знаю, где он это взял... Видимо, какой-то ролик в интернете увидел. Говорит, что если Путин сидит в бункере, нужно его там закопать — тогда войны не будет. К счастью, у него нет какой-то серьезной психологической травмы, смотря на работу ПВО он говорил: “Мама, это салют!” Мы сильно не нарушали его иллюзии относительно того, что это — салют. Когда прятались, мы сидели под несущей стеной, в подвале, он воспринимал это больше как игру, к счастью. Даже когда долго не было воздушной тревоги, он говорил: “Где тревога? Когда мама с папой придут ко мне прятаться?” Но, конечно, переезд — это было нелегко. Первое время он думал, что это — ненадолго, а сейчас он понимает, что мы уже долго здесь находимся. Все время спрашивает: “Когда мы вернемся домой? Когда мы поедем в Краматорск?” Я даже не знаю, что сказать, потому что на всех фронтах — контрнаступление и на наше направление идет наступление, хоть и медленно, к сожалению, но идет. Я говорю: “Это знает, наверное, только Путин”.

Как, по Вашему мнению, нам сосуществовать с россиянами после войны?

Как мы с ними сможем сосуществовать? Я думаю, что нужен или ров с крокодилами, или колючая проволока под напряжением... Мы уже в 14-м году сменили место жительства и думали тогда, что 80 километров от линии фронта — это достаточно. Думали, что второй раз это нас не коснется, если будет эскалация на фронте. Как оказалось, этого было недостаточно, мы — снова вынужденные переселенцы. В этот раз легче за счет того, что государство лучше помогает, но все время менять место жительства... Только устроишься на одном месте и переезжаешь на новое. Этого, конечно, не хотелось бы. Границу нужно сделать такую, чтобы они не пролезли, даже если очень сильно захотят. Или нужно демилитаризовать, как они сами же и говорят, Россию, чтобы им не с чем было к нам лезть, как это было когда-то сделано с Германией и с теми странами, которые вели себя неадекватно по отношению к своим соседям.

Перевод: Международное общество прав человека (Немецкая секция)