В убежище дочь заботилась об игрушке
Двадцать четвертого февраля позвонила подруга, которая находилась немного ближе к эпицентру событий. Расстояние между нами 15 минут пешком. Она с 16-го этажа видела, как началась война, как все разворачивалось, взрывы, все. Она позвонила, сказала, что началась война, они уже вышли на улицу. Надо просыпаться, собираться. Но не верилось, да и взрывы у нас еще не были слышны за пластиковыми окнами, поэтому я не сразу поняла. А потом подошла к окну на кухне и буквально через три секунды раздался сильный взрыв. Я понимаю, вы не ориентируетесь на местности. Это территория “Океана”, там в гаражный кооператив был прилет от которого у меня рама ходуном ходила. Разбудила дочку, начали собираться. Около 12:00 пошли в бомбоубежище в школу, где дочка училась. Все, больше мы домой ночевать не возвращались. По ночам наши защитники переставляли неподалеку установки. Пролетали самолеты. Все было плачевно.
Единственное, у нас было небольшое затишье с 6:00 до 8:00 утра, была возможность сбегать домой, покормить кота, принести еду. Хоть что-то, суп какой-нибудь. Мы называли это время “перекуры”.
С 6:00 до 8:00 утра, но это было неточно. В 6:00 просыпаемся, выходим на улицу. Даже не знаю, как правильно объяснить: когда вы находитесь там, у вас каким-то образом интуитивно появляется чувство понимания того, что происходит. Даже по звукам природы ориентируешься: если пролетела стая птиц, где-то там уже были выходы [ракет], значит — скоро будет обстрел. Если взрывы, вы понимаете, где они приблизительно территориально, какая область, работают наши или нет. Три раза со стороны Салтовки россияне прорывались на БТРах. Это страшно, потому что БТРами они отвлекали внимание, а тем временем проникали ДРГ. 27-го февраля был прорыв где-то в 7:30, назад мы бежали под автоматные очереди. Муж с ребенком на руках. Все это было очень близко.
Вы были свидетелем жертв и разрушений гражданских объектов?
С первого марта все стало жестче. Третьего марта был сильный прилет в наш микрорайон. У нас 33-й квадрат домов: стоит девятиэтажка (она 33-я), потом в середине пятиэтажка — А, Б, В, Г, их закрывает Д и Е. А тут — школа. Прилет был в один из домов. Это были артиллерийские обстрелы. Первый раз прилетело, выбежали помогать людям, потому что попали в середину дома, начался пожар. Стали эвакуировать людей. Я посмотрела на время, прошло минут двадцать. Позвала всех в бомбоубежище, но пошли не все. После второго прилета пришлось четыре трупа в пакеты фасовать, потому что должна была приехать скорая и забрать их. Если бы мы не успели их запаковать, они бы там и остались.
Поблизости постоянно были какие-то взрывы. С первого марта наш 531-й микрорайон постоянно обстреливался.
С 3-го марта, после этого прилета, я так понимаю, мы оказались в какой-то заглушке. Потому что пропала связь: не было ни интернета, ни мобильной связи. И утром уже было не так безопасно ходить домой, но приходилось, хотя бы по очереди. Так случилось, что я прибежала, но не смогла даже еду взять, потому что взрывы были очень близко. Побежала назад и меня взрывной волной откинуло. Я очень сильно ударилась головой. Больше, вроде, никаких травм не было, только сильный звон в ушах и все. Мой одноклассник пострадал (в апреле). Эта информация прогремела на весь мир: Николай, ему разорвало грудь, а его ребенка откинуло на крышу подъезда.
У вас возникали сложности с доступом к продуктам питания?
Хлеб пропал, на Салтовку продукты уже не завозили. В АТБ остались только сладости. Никаких продуктов не было, кроме сладостей: конфеты, шоколадки, сладкая газировка. Нечего было купить. У нас в школе один раз в день детей кормили. Организовали питание, потому что там кухня была и столовая, была возможность приготовить что-то для детей. Воду парни кипятили. У нас слаженный коллектив был в школе. Директор очень грамотно все организовал. Мальчики (одиннадцатиклассники) создали в подвале “координационный центр”, как мы его называли. ДПС и фанерой огородили, у них там компьютеры стояли. Им приходили сообщения, когда раскидали мины-лепестки. Эти места как-то подсвечивались маячками. Они по возможности бегали их обезвреживать.
У нас очень смелые парни. Даже когда был прилет в этот новый дом, они одними из первых побежали. У них были профессиональные ноши, которые стояли в подвале. Невероятные молодцы!
Даром, что им по 17-ть лет, они очень достойно и мужественно все перенесли. Был такой показательный момент: когда мы наконец-то выбрались с Салтовки и приехали на Центральный вокзал. Мужа в поезд не пускали, он был на улице. Он остался с дочкой, а я пошла зарядить телефон. Возможно, у меня было очень грустное лицо, потому что ко мне подошла женщина и спросила: “Бедная, откуда вы?” — “С Салтовки”. — “Да? А что, там все так плохо?” Когда мы проезжали территорию рынка “Барабашово”, там была совсем другая жизнь. Люди не так остро все ощущали. Гуляли с собачками. Они слышали взрывы, но их не так сильно обстреливали. Четвертого марта утром связь пропала окончательно. Ни Life, ни МТС, ничего не было, только Киевстар местами пробивался.
Как проходила ваша эвакуация из города?
Повезло. В марте в Харькове было тяжело с бензином. Большая часть людей выехала. У тех, кто остался с машинами, бензина уже не было. Чудом мужчина (таксист) нас вывез под артобстрелами. Была обычная легковая машина. Когда мы спали в школе, у нас был небольшой квадратик: три стула и матрац. Были мы, а чуть дальше — женщина с 18-тилетней дочкой. Они пытались найти знакомых, которые помогут нам выехать. Точно так же мы искали, чтобы они тоже с нами выехали. Девочке Даше удалось найти мужчину, он приехал, и так вышло, что они сели сзади, а я с котом — спереди. Мы начали дворами выезжать на улицу Гвардейцев Широнинцев и возле “Океана” выехали.
Машина разворачивается, мы с водителем смотрим — летит ракета. И знаете, такое чувство…
Ты не понимаешь, куда она сейчас прилетит. То ли в дом, то ли в дорогу, то ли в машину. Мы вдохнули и так ехали до самого Барабашова. Он меня по коленке похлопал, типа “да все нормально”. И я выдохнула. Доехали до вокзала. Сели в какой-то эвакуационный поезд, мы не знали, куда он едет. Мы просто сели и поехали в никуда. На полпути выяснилось, что поезд идет в Винницу. Приехали туда. Только поезд прибыл, в тот же день обстреляли аэропорт. Мы поняли, что не останемся там и поехали дальше.
Как ваша дочь реагировала на эти события?
24-го, когда я ее разбудила, она думала, что мы идем в школу. У нее двухъярусная кровать: на первом ярусе — стол, а на втором — кровать. Она спустилась, начала собираться, а я говорю: “Нет, подойди, пожалуйста, надо поговорить”. Я объяснила ей, что началась война. Объяснила наши действия: нам надо сейчас собраться и пойти в бомбоубежище. “Подумай, что ты хочешь с собой взять”. У нее была игрушка — собачка-шарик. Она о ней заботилась. Попросила ее взять собачку. Психологический прием, чтобы она о ком-то заботилась и не думала о том, что сейчас происходит. Она у меня стойкий оловянный солдатик.
Дети очень сильно плакали, заикались. Особенно, когда были ночные обстрелы. Они были очень громкими.
Падала штукатурка. Дети писались. Плакали очень громко. После 22:00, чтобы всем хватило места присесть, выдавали один стул на одного человека. Если была необходимость распределить четко по количеству, люди приходили и забирали, если нет, свободными стульями можно было воспользоваться. У нас было три стула на троих. Я дочке соорудила уголок под этими стульями, в рядок поставила. Днем она была на школьных стульях, а ночью залезала под них, потому что от бетонных плит сыпались камни. Они как гравий, щебень. Структура этих блоков такая, что сильно секло головы.
У меня были соседи: у отца сирота от второго брака и от первого брака двое детей. Мы вместе прятались. У соседки Ксении сильно рассекло голову. От вибрации, от удара — упал огромный кусок и рассек голову. У меня после этого артобстрела было повреждение головы. Позже, 24-го марта, я поняла, что произошло. Сначала думала, что отравилась, у меня случился геморрагический инсульт. Пришлось срочно делать операцию. Направили в Ужгород, у меня две трепанации. Я оглохла на левое ухо. Очень много последствий: внешне не видно, но они остались.
Вы планируете вернуться домой после окончания войны?
Много разного случилось, мне кажется, за день всего не расскажешь. Что-то память стирает. Специально. Потому что хочется жить дальше. Как там говорят? Не будет как раньше. Но оно и не надо — как раньше. Надо, чтобы было лучше. Пусть Харьков разбит, но мы его восстановим. Он станет еще лучше. Все будет еще лучше.