‘Бегите вперед. Обернетесь — пристрелим’

Когда это все началось, я даже не мог подумать, что в 21 веке люди способны на такую жестокость по отношению к стране, которую считали братской — идти и убивать. Пережил я немало. До последнего сидел дома, думал, что наша гвардия справится с пришедшими в Бучу оккупантами. Но как же я ошибался. Мои, так сказать, приключения, начались четвертого марта, когда оккупанты пришли на стеклозавод. Я просыпаюсь с утра (у меня второй этаж), смотрю вниз из окна — ходят солдаты с георгиевскими ленточками на униформе, с автоматами и проверяют прохожих. Я понял, что это все. Все.

Я тогда сидел дома тихо, как мышь. Это меня и спасло, и нет. Потому что оккупанты пришли вечером, где-то примерно в 17:00, постучались в дверь, сказали: “Открывайте или будет хуже”. Попробовали выломать дверь, у них не получилось. Я не подавал никаких признаков, что нахожусь в квартире. И тогда они попытались выломать дверь с помощью автомата: стреляли в дверь, замки. Но, слава Богу, моя дверь выдержала. Замки заклинило, и я остался в квартире. С мыслью о том, что пережил свою смерть.

Это, конечно, неприятно вспоминать, потому что я уже тогда прощался со своими близкими. Тогда еще была интернет-связь, я своим родителям отправлял голосовые сообщения: всех люблю, всех обнимаю, прощайте. Слава Богу, они тогда не добрались до меня. Четвертого марта я сидел тихо, а пятого уже не видел их из окна. Решил подождать еще день, чтобы убедиться, что все тихо. Шестого марта все тихо, нормально. Седьмого марта я пытался выбраться из своей квартиры через балкон. Это было утром, примерно в семь часов утра.

Я вышел на балкон, снизу выходили соседи. Понял, что россиян нет, поэтому они ходят. Я окликнул их: “Люди, помогите мне из квартиры выбраться”. Мне поставили под окно лестницу, бросили веревку. Я стал расспрашивать людей, может, кто-то уезжает. Чтобы просто уехать в Киев, в Хмельницкий. Почему в Хмельницкий? Потому что я родом с Западной Украины, из Хмельницкого. Но, к сожалению, никого не было. Вернуться в квартиру было невозможно. Поэтому я принял решение, что нужно просто идти на “мост жизни”, который идет из Ирпеня в Романовку, а там уже в Киев. Я немного походил по своему району, поговорил с людьми. Никто никуда не уезжает. Спросил, где стоят оккупанты, чтобы как-то их обойти. Это было седьмого марта.

Я проходил мимо металлобазы, там расстреливали мирных людей. Брали в заложники и расстреливали.

Там был БТР. Я просто видел, что он там есть, что там оккупанты. Поэтому я свернул оттуда на железную дорогу. И вдоль этой дороги пошел к Бучанскому вокзалу. Там я встретил еще одного гражданского, который тоже хотел выбраться из Бучи, потому что в его дом попала ракета. Все-таки вместе легче, чем поодиночке. Поэтому мы сгруппировались. Его звали Максим Бондаренко. Он тоже молодой — 26 лет.

Мы с ним не дошли до Бучанского вокзала. Потому что там уже были оккупанты. Это было примерно в 10:00-11:00. Плюс-минус. С вокзала вернулись к переезду, к Яблонской. Там увидели разбитый блокпост наших военных. Видели следы оккупанов, трупы наших военных. Прошли вдоль Бучанского военкомата. Там ходили гражданские, и все было более или менее тихо. Оттуда мы уже вышли на поле. Там среди улочек есть дорога, ведущая к полю. Полем, по металлическому мосту можно дойти до Ирпеня. Мы вышли у Синергии. Там встретили мирных жителей, которые рассказали, что оккупанты засели возле Синергии в частных домах. Если идти по Университетской прямо, то можно выйти.

Мы шли через Ирпень. Были обстрелы, мы видели трупы. Как мирных, так и военных.

Атмосфера была неприятная, однозначно. Когда тебя могут убить — это очень неприятно. Было около 12 часов, когда мы дошли до выхода из Ирпеня.

Но там уже были российские оккупанты. Поэтому мы попытались обойти их. Через Синергию, через дорогу на Забучье. Зашли в лес, обошли Ирпень и вышли на Стоянку: местные это называют водоканал. Это городок возле “моста жизни”. Было примерно 15:00-16:00. А комендантский час начинался в 17:00, кажется. Поэтому мы начали просить мирных, чтобы переночевать и на следующий день пойти на эвакуацию из Ирпеня через мост. Но мирные нас не принимали, потому что боялись. Мы с Максимом нашли недостроенный дом, в котором была открыта дверь.Там на фанере переночевали. Под артобстрелами. В те моменты уснуть было очень тяжело. Но по звукам ракет можно было понять, через сколько она бахнет.

На следующий день, восьмого марта, в 8:00 утра мы проснулись, позавтракали. И отправились в сторону “моста жизни”. Но по дороге нас встретили оккупанты. У них был блокпост возле детского сада “Смайлик”. Мы их видели, но подумали, что в эвакуацию можем пройти свободно. В недостроенных домах нашли белые мешки из-под мусора: взяли как белое знамя, чтобы нас не расстреляли. Подняли вверх и просто шли. Оккупанты нас заметили и побежали навстречу с автоматами. Спросили: “Вы кто? Куда идете?” — “Мы к мосту жизни идем”, — ответили мы, конечно же, по-русски. Они сказали, что эвакуации никакой нет, никто не договаривался. Попросили у нас телефоны, мы их отдали. Начали проверять наши вещи, все выворачивать.

Они сказали, что мы наводчики, что наводим на них снаряды. “Руки за спину, шапки на глаза”.

Тогда было холодно и снег шел. Руки за спину, шапки на глаза, и нас повели к их месторасположению. Я не знаю, куда именно, потому что ничего не видел. Там нас поставили на колени обоих. Спрашивали: кто, откуда, что здесь делаем, куда идем. Приставляли стволы автоматов, ножи. Угрожали отрезать уши, нос, пальцы, чтобы мы заговорили. Били сильно. После того, как они закончили нас допрашивать, их командир сказал: “Отправляем их на базу, там командир решит, что с ними делать”. Нас посадили на БТР и увезли в лес — куда именно, я не знаю. Потому что все было закрыто, ничего не видел. На первой базе, на которой я был, нас допрашивали по очереди. Сначала Максима, потом меня.

Угрожали отрубить руки, ноги, отрезать уши, нос, язык. Снова били. Еще говорили: “Если вы говорить не будете, то мы заставим вас отрезать друг другу ноги пилой”.

Это было ужасно. Когда ты стоишь на коленях, и они все это говорят: тебе разбили нос, лицо, текут слезы, кровь. Это ужасно. Когда закончили допрашивать, нас повезли уже на другую базу. Насколько я потом понял, база была у Лубянки, в лесу. Туда нас привезли примерно в 16:00-17:00, уже вечерело. Там нас допрашивали по очереди. Сначала Максима, потом меня. Максима отвели метров за 50 от меня, чтобы я ничего не слышал. Приблизительно минут 20-30 допрашивали. Потом я услышал выстрел. Оккупант, который за мной присматривал, чтобы я не убежал, сказал: “Все, твоего друга пристрелили, вспоминай все, чтобы выжить”. Меня повели, поставили на колени, подняли шапку, чтобы я видел людей, они все были в балаклавах, поэтому я не смогу опознать кого-то конкретного.

Они задавали вопросы: “Кто ты? Откуда? Куда шел?” Спрашивали расположение наших войск, которые я не знал вообще, я их даже не видел. Спрашивали, чем мы были вооружены. У них были подозрения, что я наводчик. Поэтому спрашивали, где мое оружие. Что вообще было странно — какое оружие! Когда меня в первый раз допрашивали, оружия не обнаружили, а тут опять. Спрашивали, знаю ли я Максима и как давно. Я говорил, что я его не знаю, но они поставили меня перед фактом: он, якобы, сказал, что мы вместе тренировались на Житомирской военной базе НАТО. Что мы наводчики специализированные. Это я уже потом понял, что они хотели нас запугать. А тогда было страшно.

Я стоял перед ямой, в которой лежал мертвый Максим. Меня бросили на него, я думал, что он мертв.

На меня нацелили ствол автомата и сказали: “Говори, если есть что сказать интересное”. Я вообще не знал, что сказать. Я не знал, просто не знал. А жить хотелось. Слава Богу, меня тогда не пристрелили, просто вытащили из ямы. И дальше уже задавали тупые вопросы. А Максима в это время тихо вывели из ямы. И завели в другую яму, где мы потом сидели как заключенные. Мой допрос закончился, меня повели к Максиму в яму. Я тогда обрадовался, что он жив, что я здесь не один, что его не пристрелили. Кормили ли нас? Да, нас кормили. Дважды в день, утром и вечером. Кормили тем, что они сами ели. Это был борщ, разбавленный водой, рис, гречневые каши. Снова спрашивали, военные ли мы. У Максима было что-то со здоровьем, я не помню, что, а я в этот момент додумался соврать, что у меня проблемы с сердцем. У меня в рюкзаке была аптечка, какие-то были таблетки от всего, по пустякам, поэтому я соврал, что у меня проблемы с сердцем — я не воюю. И это меня выручило.

Сидеть в яме было ужасно. Шел снег. Крыши над головой нет, ты в яме 3*3 метра, в которой тебе позволили разжечь костер, чтобы согреться ночью.

Конечно, этого костра не хватало на всю ночь. Мы с Максимом прижимались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Все это время, что мы сидели в яме, они следили за нами. Один или двое военных. Утром нам говорили, что принесут чаю, поесть, чтобы мы согрелись. И это спасало. Весь день мы сидели в ожидании. Когда принесли еду, нам сказали, что к нам на следующий день придут командиры. И если есть что-нибудь интересное, что можно вспомнить и рассказать, то вспомните и расскажите. Но мы весь день просто сидели в яме, жгли костер. И ничего не делали. 10 марта утром нас отпустили, но не на свободу, а “в расход”, как они сказали. Мы собрались. Все, что у нас было, — это еще мой рюкзак и наши документы. Нас с этим всем вывезли в лес.

Перед этим завязали руки, закрыли глаза шапками и увезли в багажнике какой-то техники, не знаю какой. Все это время к моему ребру был приставлен ствол автомата. Наверное, чтобы не рыпался, чтобы ничего не сделал. Как будто мне что-то хотелось делать в этой ситуации. Приблизительно минут 20 мы проехали, плюс-минус. Нас отпустили в лесу.

Руки развязали, шапки подняли и сказали: “Бегите вперед, поднимите руки и бегите, не оборачивайтесь. Обернетесь — пристрелим”.

“Если у вас будут спрашивать наши, кто вас отпустил, говорите — нас отпустил Кинжал”. И мы просто побежали. Я, наверное, никогда не был так счастлив, что нам вернули нашу жизнь. Хотя все время я ожидал, что это все закончится прямо сейчас. Были постоянно такие мысли. Из леса по солнцу мы выбежали в Лубянку, в деревню на окраине. Там, подошли к первому дому, который увидели, узнали у местных, что в селе оккупанты: ходят кадыровцы и собирают мужчин. Проверяют телефоны, документы, ищут военных. У нас ничего не было, мы не знали, куда идти. Разве что в Бучу, а там уже на Киев как-то снова. Других идей не было. Местные нам дали немного поесть, попить. Это было классно, потому что нас утром не кормили совсем. Мы попытались Лубянку обойти с разных сторон, чтобы выйти в Бучу. Но все просматривалось [русскими] военными. Поэтому мы в отчаянии попытались пройти через блокпост в центре села. Там, к счастью, был зеленый коридор.

На блокпосте мы встретили военных, которые вывезли нас с их базы. Они удивились: “Вы что, к нам захотели, вам понравилось? Посидите, подождите 5 минут, мы закончим с ребятами и займемся вами”. Они в то время проверяли документы ребят из этого села. Мы сидели, ждали. И видим, что через коридор едут гражданские автомобили. Попросили, чтобы они нас посадили туда. К счастью, они остановили автомобиль и нас посадили. И мы поехали из Лубянки в Хмельницкий. Кстати, кредитные карты и паспорта они оставили. На следующий день я в Хмельницком уже восстановил SIM-карту и связался со своими близкими, родственниками, друзьями. Я для всех будто воскрес из мертвых. Это было что-то с чем-то.