‘Самолеты и вертолеты летали, в огород снаряды падали’
Я — Ширант Татьяна Алексеевна, проживаю в селе Мощун, улица Лесная, 98. Нас тут очень много было. Мама моя, ей 85 лет. Она сейчас выехала в Винницкую область. Дочь моя здесь проживала, у нее пятеро детей. У меня трое детей. Дочь и два сына. Один сын в Киеве. Сейчас служит в ВСУ.
Чем занимались? Работали. Я работаю в Институте эндокринологии, младшим медицинским персоналом. Дочь сначала на швею училась, но пятеро детей. Не работала, конечно же. Дети учились.
— Ожидали, что будет полномасштабное вторжение?
— Да нет, думали, что не нападет. 21 век, как можно идти танками и стрелять? Я не понимаю, как такое может быть. Думали, что не будет никакой войны. Не было никаких запасов. У нас погреб бетонированный, мы решили, что там можно спрятаться. Дети там и прятались. Документы собрали в наплечник [наплечный рюкзак]. А больше ничего. Никаких продуктов, абсолютно ничего. Сидели до последнего здесь. Я 24-го поехала на работу, а семья пряталась в погребе.
— Что происходило 24-го февраля?
— Я проснулась в семь утра и на маршрутку. Это была последняя маршрутка, которая поехала в Киев. Я поехала на дежурство, меня там люди ждали. Когда ехала, уже слышны были взрывы. Они в воинскую часть стреляли. Мы уже знали, что началась война. Я приехала на работу, мои девочки (коллеги) сразу поехали домой. И все, больше никто не приезжал и не уезжал. Вот такой был день. Мы сидели пока не разъехались наши больные. Были вместе с ними, бегали в бомбоубежище.
— Вы уже не возвращались?
— Нет, я выехала в Винницкую область. А тут сущий ужас творился! Семья пряталась в погребе, соседи собирались, бегали, детей спасали, за мамой присматривали. Страшно было. Самолеты и вертолеты летали, в огород снаряды падали. Ходили, искали связь, потому что электричество уже пропало. Звонили мне, чтобы сообщить – живы или нет. Дети выехали 28-го февраля, а сын еще на три дня остался.
Мы поняли, что они через наш мост будут идти. Я очень переживала за сына. Это было самое страшное.
Детей забрали чужие люди из Винницкой области. У нас есть знакомая: приехали на двух машинах, забрали маму и детей. Что здесь было потом, я уже не знаю. Только видео видела. Знакомый солдат нам фотографии присылал. Мы видели нашу улицу. Смотрим, дом, вроде, стоит, а потом “бах” и уже не стоит.
В Винницкой области дети были два месяца, потом выехали в Германию, а я спустя месяц вернулась на работу. Мы не работали, но вернулись назад. Сюда вернулась сначала 17-го апреля забрать котика. А окончательно, наверно, в конце апреля. У соседей жили. Их дом уцелел.
— Сейчас здесь живете?
— Да, здесь. Поставили вагончик, буржуйку. Топлю ее, сижу здесь. Когда началась война, все говорили: “Приезжайте сюда. Мы на околице, тут безопасно. Кто сюда полезет?” А в итоге наше село очень сильно разбомбили.
— Что с вашим домом?
— Все плохо. Все имущество сгорело. Я так понимаю, не только сгорело. Сначала дом разрушили, но летняя кухня и крыша над гаражем не пострадали. Муж с сыном как-то приехали. Мой муж в Терробороне, их пропустили. Они посмотрели и уехали. А уже со временем нам прислали фото, что нет ни гаража, ни летней кухни.
Наверно, что-то очень сильно горело. Я не знаю, что именно. Возможно, действительно фосфорные бомбы сбрасывали.
Выгорели кастрюли, стекло расплавилось. Мне кажется, что от обычного пожара так не бывает. Если бросить в огонь банку, разве она расплавится? Наверно, что-то другое горело. Даже не знаю. Ничего не осталось, даже туалета.
— Расскажите про свой дом.
— Наш дом еще мама с папой строили в 63-м году. Оно и видно. Потом мы достроили спальню, ванну, кухню, еще одну комнату. Дом был на две половины. В одной мама жила, в другой — мы. Ходили друг к другу. Ей 85, присматривали за ней. Все в доме было как у людей.
— Сколько домов разрушено в Мощуне?
— Ой, очень много. Я думаю, повреждения есть в каждом доме. Наверно, нет ни одного целого дома. Или обломками повредило, или сгорел, или дырка в стене. Я ночевала в таком. Если дом более или менее цел — окна выбиты.
— Российские военные зашли в Мощун?
— Да. Вот деревянный дом, они тут сидели. Когда мы приехали 17 апреля, в том доме еще были их куртки, чехлы от бронежилетов, обувь, одежда, сухпайки. Вот, буквально через дом. Они тут жили.
— Российские военные убивали гражданских?
— Когда мы приехали, никто ничего не рассказывал. Но со временем узнали, что убили человека. Я не знаю, что там было, но руки у него были связаны. А в основном — снарядами и осколками людей убивало. Очень много погибших.
— Что планируете делать дальше?
— Какие планы? Нет никаких планов. Не хочу даже думать об этом. Я не знаю, что делать. Родители строились, мы строились. А сейчас что? Только дом снести. Волонтеры приехали, помогли немного убрать во дворе. Кирпичи помогли вывезти, целая гора на улице.
— Изменилось ли ваше отношение к россиянам?
— Конечно же, изменилось. Мы же сами такие. Говорим на суржике, а не чистом украинском. Раньше, например, я смотрела кино и не сразу могла понять, на каком языке разговаривают — на русском или украинском? Надо было подумать. А сейчас слышу, что они говорят на русском. Меня это злит. Конечно, есть коллективная ответственность. Безусловно, есть!
