‘Разрушено очень много домов, людям некуда возвращаться…’

Тимченко Михаил Дмитриевич, 1948-го года рождения. Проживаю на улице Леси Украинки 4, в селе Мощун. Я строитель, но уже на пенсии. Живу в Мощуне 22 года с семьей: жена, сын с женой, дочь с двумя детьми.

— Вы ожидали, что будет полномасштабное вторжение росии?

— Нет! Никто не думал, что они сюда придут. Не было тревожного чемоданчика. Я был уверен, что сюда никто не придет. Даже когда выезжали, ничего не успел с собой прихватить. Собаку забрали, а машину оставили. Ее потом украли.

— Каким для вас был первый день войны?

— Эти воспоминания останутся на всю жизнь. Конечно же, я все помню. Тридцать вертолетов в сторону Гостомеля полетели. Мы с женой стояли возле окна и считали. Один вертолет чуть антенну на крыше не зацепил.  Видно было, что это не наши. Потому что буква “Z” была, а на некоторых — “V”. Они на Гостомель летели, он здесь рядом через речку Ирпень. Потом у нас снаряды и ракеты летали. Крышу побило, но сын со временем починил. Он был в Киеве, а мы с женой здесь вдвоем прятались в подвале. Иногда я оставался дома, потому что не всегда хотел в подвале находиться.
 

— Что происходило в селе?

— 25-26-го начались пожары в центре. У нас еще ничего такого не было. Пятого матра мимо прошли двадцать танков. Я позвонил сыну, сказал, что они идут. Он ответил: “Пусть идут, их уже ждут в Горенке”.

— Когда вы решили эвакуироваться?

— Выехали мы 6-го или 7-го марта, я уже точно не помню. Уже танки прошли, начали стрелять конкретно. Нас с собакой волонтеры забрали, потому что после инфаркта я не мог машину водить. Сначала поехали к сыну, потом в Житомирскую область. Я сидел в машине с собакой, ничего не видел, а жена рядом с водителем была. Объезжали блокпосты, в Горенке уже дома горели. Мы нормально выехали, а на следующий день уже тут все полыхало.

— Сколько пробыли в эвакуации?

— Март, апрель, май. Примерно три с половиной месяца. На Житомирщине были, вернулись в июне. Сначала нас сын к себе привез, а потом сюда приехали, чтобы увидеть руины. Это сейчас здесь все более или менее чисто, а тогда все валялось вокруг.

— Что с вашим домом?

— Крыша полностью разбита. Разбит балкон с этой стороны. С той стороны угол выбило, его уже восстановили. И крышу, и все остальное делали за свои деньги. Никто не помогал. Крышу не меняли, но подлатали. В квартире отопление замерзло, потому что были морозы. Не было ни одного окна. Двери были открыты. Кто-то замки взломал. Возможно, мародеры. Что-то украли, что-то забрали. Прилетали к нам [снаряды]. Вот одна яма, вот вторая. Забор сгорел, деревья, дрова. Но нам повезло, потому что у соседа сгорело все.

— Сколько по вашему мнению разрушено домов в селе? Возвращаются ли люди?

— Разрушено 90%. Горело все. Дома, машины в гаражах, тракторы. Думаю, 30-40% людей вернулись и живут здесь. Дело в том, что людям некуда возвращаться. Поставили вагончики [временное жилье], но условия … Свет дают на два часа в сутки.

— Какие еще преступления совершали российские военные?

— Я знаю то, что рассказывают люди. Забирали еду, вытаскивали людей из погребов и избивали.

— Что планируете делать дальше?

— Будем восстанавливать дом. Сын с дочкой помогают. Поможет государство — хорошо. Я понимаю, что сейчас война и не до нас. Но мне 75 лет, остаться бездомным не хочется. Будем восстанавливать, а уж как — не знаю. На мою пенсию не разгонишься. Я диабетик, четыре тысячи гривен только на лекарства уходит, учитывая то, что мне бесплатно дают инсулин.

— Изменилось ли ваше отношение к россиянам?

— По телевизору много чего говорят, и я скажу: чтобы каждый из них от мала до велика пережил то, что пережили мы. Больше им нечего сказать. Ни один не вышел нас поддержать! Сестра жены и ее дочка считают, что Украина — их территория, а виноваты все. Жена с ними не общается. Они говорят, что Украина их предала. И как же она предала? Приперся кацап в Киев, а Украина его предала?