«Моим клиенткам от 5 до 67 лет», — психолог о сексуальном насилии на войне

Наталья, расскажите, кто вы и чем занимаетесь?

Я клинический психолог, травмофокусированный терапевт. Также я руководитель линии для военных и их близких «Стоит жить». Я работаю с женщинами, подвергшимися сексуальному насилию во время оккупации, а также с женщинами и мужчинами, подвергшимися пыткам в плену.

Что понимается под сексуальным насилием?

Сексуальное насилие мы понимаем как изнасилование, прямое проникновение в тело человека. Но на самом деле контекст намного шире. Это и принудительное обнажение, и применение тока к половым органам мужчины или женщины, принуждение к контакту, в том числе оральному, принуждение к отношениям.

В таком широком контексте, кажется, что сексуальное насилие действительно случается очень часто.

Да! Знаете, есть ещё такой интересный момент. Когда мы приезжаем на деоккупированные территории, очень часто [люди] говорят: «Она сама ходила». И тут тоже нужно понимать, что если она ходила к российским военным и ей, например, угрожали убить ребёнка, или не было еды, а они предлагали детское питание за сексуальный контакт, — то это тоже сексуальное насилие.

И часто ли такое случается?

Часто.

С чем вы чаще всего сталкиваетесь в своей работе?

Чаще всего я сталкиваюсь именно с сексуальным насилием в классическом контексте, то есть с изнасилованием.

У меня в работе на сегодня 16 женщин и детей. Самой младшей моей клиентке пять лет. К сожалению, есть и такие случаи. Есть две девочки, которым на момент сексуального насилия было 13 лет. Есть пожилые женщины. Самой старшей моей клиентке 67 лет.

Как можно объяснить совершение насилия в отношении детей?

Во всех этих случаях было совершено комплексное насилие, то есть сначала над матерью, потом — над ребёнком. Военные все были в алкогольном или в наркотическом состоянии, это зафиксировано судом и показаниями потерпевших. И, как мне рассказывали потерпевшие, на это была прямая команда командиров. Это такой досуг — делать всё, что хочется, на этих территориях.

То есть команда на вседозволенность, или непосредственно на совершение насилия?

На вседозволенность.

Если взять человеческую животную природу, при возбуждении нет разницы, над кем ты совершаешь насилие. И поэтому мы видим такую большую разницу между возрастом и полом. Тут абсолютно всё равно.

«Реальное количество преступлений значительно больше официального»

Россияне некоторое время были в Киевской области. Насколько сильным остаётся отпечаток их присутствия?

Большинство моих клиентов — это именно Киевская область. К сожалению, есть часть женщин, которые не заявляют об этом насилии. Даже я знаю лично 10 случаев женщин, над которыми было совершено сексуальное насилие, но они не подавали данные в правоохранительные органы, они молчат об этом. Они не хотят об этом вспоминать, они хотят об этом забыть. Поэтому статистика, которую мы имеем от официальных правоохранительных органов, она несколько иная. Реальная картина на самом деле намного больше. Потому что большинство женщин молчит об этом. Хотя мы предлагаем им помощь, но они категорически не хотят об этом говорить.

Можно ли это изменить?

Прежде всего, почему они не хотят об этом говорить? Это — стигма. В нашей стране понятие сексуального насилия очень интересное. Очень часто мы в СМИ видим, что если совершили насилие над женщиной — она, вроде бы, сама виновата: она сама провоцировала, не так одевалась, не так себя вела.

В одном из сёл Киевской области была изнасилована молодая девушка, и именно односельчане говорили: «Ну слушайте, она сама виновата, вот она волосы распустила. Вот мы были в платках, мы сидели в подвале. С нами же ничего не случилось. Вот если бы она одевалась более сдержанно, если бы она была в платке, то ничего бы с ней не случилось». Такая стигматизация не даёт клиенткам обращаться в правоохранительные органы, потому что завтра об этом узнают все. Поддержки такие женщины не получают от общества — вместо этого получают строгий упрёк, будто она сама виновата в том, что с ней происходило. И такие случаи, к сожалению, совсем не единичны. Поэтому они молчат.

«Личные данные женщин в производствах скрываются»

Эти женщины вообще не понимают, для чего им давать показания. Потому что большая часть, с которой я общалась, говорит: «Их уже убили», «А что это мне даст?». Поэтому нам нужно проводить информационную кампанию на уровне государства. Чтобы эти женщины знали, что они делают большое дело: что эти преступления фиксируются, что это будет передано в международные суды, что они не одни, что это защита. Не только психологическая, но и правоохранительная. Что их фамилии и адреса, их данные меняются в тех уголовных производствах. Что никто не увидит и не узнает о том, что с ними происходило, потому что их данные полностью закрыты. Мало кто об этом знает на самом деле.

Как бороться с этим виктимблеймингом?

Мне кажется, это работа на годы. Если отойти от военного насилия, то буквально недавно у меня был случай изнасилования девушки, которая работает в правоохранительных органах. Это была попытка изнасилования её же коллегой. Я не буду называть ни области, ни как это происходило, но с чем она столкнулась — это с полным непониманием коллег, руководства, друзей. Только несколько друзей её поддержали. Все говорили, что «ты сама виновата, ты сама к нему пришла, ты сама это делаешь».

Тут нужно просто кричать. Это должны быть медийные лица. Что бы ты ни делала, как бы ты ни была одета — преступление всегда остаётся преступлением. Ходила ли ты по улице, или не ходила. Сидела ли ты в подвале, или не сидела. Была ли ты с распущенными волосами, или заплела косу. Преступление остаётся преступлением. И об этом нужно говорить обществу.

Недавно Радио Свобода взяло интервью у девушки, которая пострадала от сексуального насилия. И это ваша клиентка?

Да, это моя клиентка.

Вы говорите, что вы даже сидели там за кадром.

Да, всё правильно.

Чем закончилось её дело?

Сейчас уже есть решение суда. Это заочное решение, потому что этот военный находится не в Украине. Кстати, интересный факт: мы всегда говорим, что есть «хорошие русские». Что плохие здесь, в Украине, а где-то там — есть хорошие. Так вот как раз этот насильник в России — психолог. Он вроде как помогает людям.

Эта история на самом деле очень интересна, потому что она [девушка] не побоялась. Соседи говорили: «Все узнают, и ничего не изменится, и вообще это всё не нужно». Она сделала это — подала заявление. Она не боится давать интервью, не боится говорить об этом. С ней общаются международные организации. В село, в котором жила девушка, приехали на ротацию украинские военные. Она познакомилась с украинским военным и вышла за него замуж. Сейчас он под Бахмутом защищает нашу Украину, а она его ждёт здесь. Они планируют ребёнка, так что у этой девушки всё хорошо.

С какими психологическими проблемами сталкиваются жертвы сексуального насилия? Я так понимаю, это может быть травма на всю жизнь.

На самом деле, так и есть. У всех пострадавших от сексуального насилия есть психологические, да и не только, проблемы. Но, знаете, есть такие понятия, как стрессоустойчивость, жизнестойкость, возможность восстанавливаться — (англ.) resilience. Один из первых вопросов, который я задаю, когда мы встречаемся с этими женщинами: «Что помогло вам это пережить?». Потому что все они точно пережили это насилие. Да, они называются «уцелевшие после сексуального насилия», не «жертвы», здесь я хочу уточнить. У нас у всех есть окно толерантности к травме. Есть такое понятие, как «травматический рост». Если травма будет проработана, как [было] у этой девушки, она, оправившись, может дальше строить свою жизнь.

Восстановление — это индивидуальная особенность. Она зависит и от поддержки общества, и от поддержки семьи, и от внутренних рычагов стрессоустойчивости. Например, у меня была девочка-подросток, которая была изнасилована российскими оккупантами. Когда мы начинали с ней, она боялась выходить на улицу, у неё было самоповреждающее поведение. Через 10 сессий она уже ничего не боялась и даже смогла завести отношения с парнем.

А с другой стороны, мы видим взрослую женщину, которая не может оправиться и после двадцати сессий. Поэтому это всё очень индивидуально. Это зависит от многих факторов. Может ли это остаться на всю жизнь? Может. Какие это могут быть последствия? Любые. Невозможность строить отношения с противоположным полом, депрессивные состояния и самоповреждающее поведение разной степени: порезы, анорексия, проблемы со сном, куча страхов и фобий и так далее. Здесь настолько всё многогранно, что не перечислишь всего.

Каким образом мы можем помочь тем, кто пережил сексуальное насилие?

Их полной поддержкой. Не «сама виновата», а «ты ни в чём не виновата». Этим женщинам, мужчинам, детям, подросткам нужно наше понимание, а не осуждение. Это насилие, которое не выбирает ни пол, ни возраст, ни город.

Мы должны поощрять их обращаться за квалифицированной помощью?

Обязательно. Речь идёт о непонимании, кто такой психолог. Спроси рядового гражданина, кто такой психолог, психиатр, психотерапевт. Они не смогут ответить на этот вопрос. Если мне нужен психолог, значит, со мной что-то не так, у меня поехала кукуха, мне нужно в дурку. Поэтому первое, что я говорю: «Вы здоровы, я — психолог, я не работаю с больными, это другая история». Это тоже нужно объяснять, что психолог — это не про болезнь. Психолог — это вообще про поддержку и заботу.

Во-вторых, нужно объяснять, для чего вообще им эта история. Потому что мы понимаем, что большинству людей нужно забыть, спрятать, закопать и вообще не вспоминать об этом. Если она заявляет об этом насилии, это будут допросы, общение с правоохранительными органами, психолог будет что-то спрашивать. Считается, что «это будет больно, а я только-только об этом забыла». Но травму невозможно забыть и запихнуть. Чем глубже ты запихнёшь эту травму, тем [больше] она будет к тебе выходить паническими атаками, кошмарами, непонятным ощущением в теле, высоким давлением.

Скажу банально: если засунуть грязную вещь в шкаф — от этого она чище не станет. Как бы глубоко мы её ни засунули, она всё равно будет вонять и мешать другим чистым вещам. Только достав, проработав эту травму, человек может от неё оправиться.

Часто ли вы наблюдаете, как у ваших клиенток и клиентов случаются флешбэки: они вспоминают, что с ними происходило во время допросов, процессуальных действий, и им от этого становится плохо?

Я такой статистики не веду, но такие случаи есть, и не только на допросах. Знаете, вроде бы ничего не трогаешь, одна маленькая фраза — и человек возвращается туда, где ему было страшно и больно, его накрывают флешбэки. Есть такие истории. На допросах тоже такое происходит, поэтому мы стараемся всегда быть с нашими клиентами на допросе. Мы готовим их к допросу, мы присутствуем во время допроса, мы можем остановить допрос — у нас есть такое право. Мы можем запретить задавать любые вопросы, которые могут ретравматизировать клиента, и мы стабилизируем клиента после допроса.

«Мы учим клиентов отстраняться во время допросов»

Были ли случаи, когда человек говорил: «Прекращаем допрос, потому что я больше не могу это вспоминать»?

В моей практике такого не было. Мы делали перерыв. Но мы проясняем каждый шаг, который будет на допросе, мы учим «заземлять» клиента. Есть техника «экран», когда мы просто просим клиента рассказывать [о пережитом] как о фильме, который произошел с кем-то другим. Мы максимально стараемся научить клиента отстраняться во время допроса от этих негативных воспоминаний.

На самом деле все клиенты понимают и говорят: «Давайте сделаем это один раз, я это закончу, останавливаться не будем». То есть они понимают, для чего это делается. И тогда они находят внутренние силы всё-таки это сделать.

«Подключение тока к гениталиям — самый распространённый вид сексуального насилия в плену»

Наталья, вы также работаете с людьми, которые вернулись из плена. Часто ли с ними происходит сексуальное насилие во время пребывания в плену?

Часто или нет, я не знаю, потому что я работаю не со всеми парнями и девушками, которые освободились из плена, но такие случаи есть, и они, к сожалению, не единичны. И это абсолютно разные виды сексуального насилия. Это как прямое вмешательство — изнасилование и человеком, и палками, и другими предметами — так и обнажение. Очень часто пленных раздевают и заставляют прижиматься друг к другу в маленькой комнате, что тоже трактуется как один из видов сексуального насилия. И, пожалуй, одним из самых распространённых видов пыток является применение электрического тока к гениталиям. Это тоже квалифицируется как сексуальное преступление.

Насколько это сексуальное насилие травматично на фоне всего остального ужаса, который творится в российском плену?

Каждый раз, когда слушаешь то, что рассказывают наши парни и девушки, просто думаешь: «Нет, человек такое не может придумать». Здесь настолько всё комплексно и с таким садистским подходом, что очень трудно сказать, что травматичнее.

Это психологические пытки, физические пытки, насилие сексуальное, физическое, отсутствие еды, отсутствие воды. Принуждение петь гимны, изучение этих советских песен, радио и телевидение, которое тебе рассказывает, что Украины не существует. Электрический ток, избиения, удушение. И животные там применяются, которых учат пытать людей. Например, они могут зубами сдирать кожу с человека.

Когда мы встречаемся, я объясняю, что первое, что вы должны сделать, — это пойти к кардиологу. Потому что ток — это всегда сбой сердечного ритма, мало кто об этом говорит нашим парням и девушкам, а об этом стоит говорить. Нужно пойти и сказать кардиологу: «Меня пытали током».

У нас были парни из Херсона, гражданские, которых полгода держали в пыточной и постоянно пытали током, подключая его к гениталиям, — они очень сильно переживали, что не смогут иметь детей. И мы их отправляли на урологическое обследование, потому что это тоже может иметь последствия для детородной функции. Об этом тоже нужно говорить, что если у человека есть какие-то проблемы, он должен сделать спермограмму, пройти обследование у уролога и сдать определённые анализы. Эта психоэдукация общества тоже должна происходить.

Что бы вы сказали пострадавшим от сексуального насилия, или, как правильнее говорить, — людям, пережившим насилие?

Мой месседж — вы не одни! Мы готовы вам помогать. Ваш голос очень важен, на самом деле. Ваш голос важен в международных институциях. Недавно я вернулась из Боснии. Во время войны, развязанной сербами, были изнасилованы 55 тысяч женщин и детей, на минуточку. Мы должны понимать, каким на самом деле может быть это число в Украине, потому что Босния намного меньше Украины. 55 тысяч. 30 лет прошло. Последствия этой войны они до сих пор ощущают на себе. Мы общались с женщинами, которые всё это пережили, — они до сих пор вздрагивают.

Но всё это закончилось международным трибуналом. Этот трибунал закончился, насколько я помню, в 2007-м году [на самом деле в 2017-м, — ред.]. Сколько лет потребовалось для того, чтобы это преступление было признано международным сообществом и виновные понесли наказание. Но они его понесли, они сидят. Они получили пожизненное заключение.

Поэтому голос каждой женщины важен, чтобы фиксировать эти преступления. Для того чтобы Украина могла рассказать об этом на международной арене, для того чтобы виновные были наказаны. И мне бы хотелось донести этот месседж — что мы сделаем всё возможное для того, чтобы это прошло как можно безопаснее для этих женщин и детей, мужчин и подростков.