‘В разрушенных домах кричали люди, а к ним никого не пускали’

Витковский Сергей Анатольевич. 1958 года рождения. Проживаю в Бородянке, улица Новая, 9. В прошлом авиационный инженер, сейчас пенсионер.

Ожидали ли вы, что будет полномасштабная война?

Я был уверен. Судя по всем их учениям в Беларуси. Конечно, я не мог знать дату, но почему-то мне казалось, что это должно было произойти, зная наших соседей. Уже говорили о тревожных чемоданчиках, потихоньку готовились, но сказать, что на 100% были готовы, — не могу.

Каким для вас был первый день войны?

24-го проснулся и собирался на работу. Я уже завел машину и хотел выезжать в Киев. Вдруг что-то непонятное, взрывы. И такие громкие, пушечные взрывы. Я позвонил на работу, а потом все это началось. Как тот день закончился, я уже сейчас не помню. На следующий день пытались наступать российские войска на Бородянку. Их встретила ТерОборона, здесь был бой. Но тогда их еще было немного. Сейчас все забылось и перепуталось, конкретной последовательности я уже не помню. Но тогда много техники побило: на “круге” (район на въезде в Бородянку — ред.) взрывалось все, что могло.

Потом пошли колонны по Окружной. Колонны были такие, что 2-3 часа непрерывно шли. Мы передавали в чатбот, что шли колонны, где и как. С колоннами этими непонятно: то туда едут, то сюда. А выходить и смотреть, конечно, не пойдешь.

Где-то через 3-4 дня я позвонил ТерОбороне и рассказал о том, что идут войска. А они говорят: “Уже можете нам не звонить, потому что Бородянка оккупирована”. Но они еще нас не совсем оккупировали. Только блокпосты стояли. А когда шли колонны, они стреляли по домам. Обстреливали из танков, из БТРов, из чего попало. Еще летали вертолеты и самолеты. Попали в нефтебазу. Смотришь: там горит, там горит, дома горят. Это то, что мы из своего дома видели. Ходить по улицам было опасно.

И еще я помню, был бой на “круге”, там БТР и “Град” их подожгли, начали разрываться боеприпасы. Оно гудело, мы в погребе прятались. Непонятно было, куда и что летит. И где-то первого числа, примерно в четыре часа, был первый авианалет. Попали в дом. Он был поврежден, но не полностью разрушен. Они в торец попали. Через некоторое время мне сосед звонит, говорит, что его мама в том доме. Просит, чтобы я ее нашел.

А как раз перед этим был второй налет, и дом на “круге” разрушило. Пожар, люди бегали. Я искал эту женщину, только где-то, может, через полчаса нашел. Света же не было, только пламя. Она в шоке была.

Я повел ее к сестре, чтобы она спряталась у нее в подвале. Но эту женщину в своем доме немного привалило. Поэтому после такого она вообще боялась подвалов. А потом сестра звонит и говорит: “Прибегай, потому что нас тоже завалило”. В дом рядом попала еще одна бомба. Тот дом разрушен, а их дом, можно сказать, не задело: только повредило крышу, выбило окна и двери. Поэтому я их забрал к себе в тот день. Потом снова был авианалет...

Кажется, третьего числа я отправил сестру и детей в эвакуацию. Они на машине поехали, а мы с женой остались. Колонны то шли, то не шли. И наши как-то проскочили. А было такое, что люди пытались выбираться, а на блокпостах, которые стояли по улице Центральной, обстреливали машины. Где-то две или три машины были, в которых люди погибли. Тогда они (российские военные) еще не ходили по домам, только блокпосты были.

А уже девятого числа начали ходить по улицам, по домам. Девятого числа я был в мастерской. Собака гавкнула, вижу — каска появилась. Я быстро выскочил, потому что собака у меня не в вольере, чтобы не дай Бог, не застрелили. Алабай не очень любит чужих людей. Я его в вольере закрыл. И вот они появились.

Где-то пять единиц техники заехало на улицу: БТРы и бронированные КРАЗы их, “Тигр”... Зашло где-то до восьми вооруженных военных. Трое, кажется, были буряты. Ну, такие, чистенькие... Говорю: “Вы откуда?” — “Из России”. — “Нет такого понятия — россия”. Молчат. Я спрашиваю: “Что вы ищете?” — “Нам надо проверить на наличие посторонних предметов и оружия”. Они залезли во все щели. У меня еще ружье было в погребе, хорошо, что немного прикрыл. Они пересмотрели все. Спрашиваю: “За что воюем?” Молчат. В погреб не полезли, только посмотрели и ушли.

А потом подходит офицер. Мы с ним, наверное, минут 20-30 разговаривали. Говорю: “Что же вы воюете с мирным населением?” "Мы с мирным населением не воюем”. Я отвечаю: “Да как? Посмотрите вокруг: разрушенные дома...” Он мне: “Это ваши сделали”. А я на это: “Наши по своим не стреляют”.

Спросил, как нам жилось при советском союзе. Говорю: “37-й год. 86-й — Чернобыль с вашими экспериментами дурацкими... А ты какого года?” — “86-го”. Я говорю: “А что ты вообще знаешь о советском союзе?” — “Ну, нам родители рассказывали...” — “А чего вы вообще сюда пришли?” — “Нам вашей земли не надо, мы хотим свергнуть ваше правительство и президента”. Я говорю: “А зачем? Мы сами захотели — свергнули, захотели — оставили. Это же не так, как у вас, благодаря одному придурку...”

Мне самое главное было, чтобы они не застрелили собаку. Конечно, немного тревожно было, неприятно. Что у них в голове, конечно, никто не знает. Я не хотел показывать им, что я боюсь. Потом по другим улицам ездили, дома проверяли. Сказали, надо повязать белые тряпки, что здесь есть люди. А потом началось...

Появились какие-то оборванцы. Немытые, грязные, начали гаражи открывать, в домах и квартирах повыламывали двери, начали кататься на велосипедах. Кто на скутере, кто на скейте. Мародерствовали, воровали все, что только можно.

Какие еще преступления совершали российские военные?

Знакомый у меня был, его застрелили. Он шел, попросил (у российских военных) закурить, ему дали, а потом в спину выстрелили. Он еще ночь где-то лежал там, а потом пришел домой и умер. Было такое, что люди оставались заблокированными в разрушенных от авианалетов домах, разрушались лестницы.

Они не могли слезть, им никто не помогал. Они кричали, но никого даже не пускали, чтобы их как-то спасти.

Было такое, что в центре, в подвалах, в завалах были люди, кто-то пять дней еще звонил, чтобы откопали, но никого не откопали. А еще было такое, что одна женщина там услышала крики и там в здании какая-то щелочка была. Она все время их кормила, носила воду. И потом уже, как россияне ушли, тех людей все же вытащили.

Почему вы не эвакуировались?

Мы решили, что с такой собакой не выедешь. Что будет — то будет. Принципиально. Я сказал, что никуда не поеду. Конечно, если бы мой дом настолько пострадал, что я в нем не смог бы жить, я бы уехал. Ну, а поскольку он оставался целым, жить можно было.

Что с вашим имуществом?

У меня есть пристройка такая, кочегарка из пенобетона. Одна стена отошла на пять сантиметров. Вероятно, крышу подняло во время взрыва, стены взрывом расперло, и потом крыша опустилась. Одна стена в трещинах, другая вроде бы целая, но отошла, еще одна стена не развалилась, но еле стоит. Часть выбило. В мастерской крыша повреждена, обломок залетел на крышу дома. Побило шифер. В середине гипсокартон поотходил возле окон. Вот такие повреждения. Если бы было очень много повреждений, пришлось бы уезжать.

Когда освободили Бородянку?

31-го марта они отсюда ушли. Я расскажу, как они уходили. Они здесь воровали, забирали машины. Подгоняли фуры, вытаскивали все, что только можно. От унитазов до детских колясок. Всё. Вот тут неподалеку шиномонтаж был, у человека забрали компрессор, станки, все, что можно было. А еще тут неподалеку они загнали бензовоз: заправляли танки, БТРы. Стреляли время от времени. Мы уже на это впоследствии не обращали внимание. Потом вертолеты прилетали, снова стреляли. Интенсивность этих выстрелов была очень большая.

31-го марта, утром, они где-то с параллельной улицы стреляли, снаряды летели над нашими домами. А потом в двенадцать еще раз постреляли — и тишина. Они начали вещи грузить. Потом что-то бахнуло. И они как сорвались! Быстро-быстро. Подожгли этот бензовоз (КРАЗ с дизелем) свой. У него были порезаны колеса. Где-то они напоролись. Два колеса были порезаны. Одно колесо он (солдат) успел заменить, но гайки не прикрутил. Поэтому ему офицер кричит: “Бросай, поджигай и поехали. Потому что не успеешь”. И где-то через минут 20 снова едет три единицы техники, гремит очень страшный взрыв. Это они взорвали мост. А потом тишина. Нам тогда еще не верилось, что никаких боев нет, что они убежали. На следующий день пришли наши ВСУ. И мы им отдали этот бензовоз. Вот так.

Что планируете делать дальше?

Жить. Я на пенсии, хотелось бы на работу, но сейчас ее нет. Немного по хозяйству что-то делаю. Где-то зарабатывать деньги надо.

Изменилось ли ваше отношение к россиянам?

Я вам скажу, я с россиянами очень давно по работе, по жизни пересекался, они всегда на нас смотрели свысока. Всегда мы были для них “хохлы”. Я учился с ребятами из Казахстана, со всего Союза, нормальное отношение было. А от россиян — нет. После нашей независимости это еще больше ощущалось. Я восемь лет работал в Монголии, с русскими у меня конечно было так: не ссорился, но держал дистанцию. А то, что это коллективная ответственность — конечно. С ними разговаривать невозможно, зомбированные люди. Спорить они почти не спорили. Они видели, что их также там бросили. Когда они увидели, что вокруг все села асфальтированы и туалеты в домах есть, для них это был шок. Ну, такое, дикари!

Перевод: Международное общество прав человека (Немецкая секция)