Женщина, которая не сломалась. Часть первая.

… Лесная Стенка — село на правом берегу реки Оскол, в 45 километрах от Купянска. Лариса Фесенко возглавляла местный лицей с 2009 года. Она вкладывала в эту школу всю себя. Несмотря на удалённость, лицей был одним из лучших в районе, рассказывает она.

24 февраля Лариса первым делом побежала в школу. Где-то вдалеке уже слышались взрывы. Удалось быстро организовать коллектив: в подвале лицея устроили бомбоубежище для местных жителей, назначили дежурства среди сотрудников, позаботились о Музее — убрали флаги, фамилии участников АТО, чтобы рашисты потом их не разыскивали. Огромный жёлто-голубой флаг одна из учительниц забрала домой. Все остальные украинские вещи Лариса перенесла к себе, поскольку жила рядом. Боялись, что россияне всё это сожгут. Так оно и происходило в соседних сёлах.

Люди из ФСБ пришли за директором лицея в июле. Её увезли в Купянский изолятор временного содержания в здании отдела полиции, где рашисты устроили пыточную. Затем последовали недели в камере: духота, теснота, отчаяние и надежда на то, что скоро придут наши. Так и случилось: во время контрнаступления в начале сентября пленным удалось выйти на свободу.

Сразу после освобождения из плена Лариса Фесенко взялась восстанавливать учебный процесс в родном лицее, собрала детей из разрушенных учреждений. Восстановление образования в Куриловской громаде началось с Лесной Стенки. Когда на село полетели КАБы, пришлось эвакуироваться и детям, и учителям. Но обучение продолжилось онлайн для девяноста учеников.

В 2023 году Лариса Фесенко стала лауреатом премии Global Teacher Prize Ukraine в номинации “Несокрушимость”. Награду ей лично вручила Юлия Паевская (Тайра) — парамедик, тоже прошедшая через плен. В сентябре 2025 года Лариса получила международную премию имени Анны Линд от Министерства иностранных дел Швеции.

Анна Линд — министр иностранных дел Швеции, погибшая в 2003 году от ранений, полученных в результате нападения вооруженного ножом преступника. Почетную премию имени Анны Линд вручают людям и организациям за вклад в развитие демократии, защиту прав человека, содействие международной солидарности, равенству и противодействие расизму и ксенофобии.

К сожалению, с 1 июля 2025 года работа лицея была приостановлена распоряжением Куриловской сельской администрации — “с целью рационального использования бюджетных средств с учётом социально-экономической и демографической ситуации”. Проще говоря, из пяти лицеев Куриловской громады остался один — Глушковский. Туда перевели и учеников Ларисы Фесенко. Педагогический коллектив и родители школьников пытались бороться, били во все колокола, обращались во все инстанции. Не помогло.

Тем временем у оккупантов пани Лариса находится в розыске — за “клевету” и... “шпионаж”. Россияне угрожают ей двадцатью годами заключения.

Мы публикуем первую часть её рассказа об оккупации, предательстве, мужестве, надежде. Когда-нибудь на основе этой истории, наверное, создадут сценарий фильма.

Февраль. “Не та украинка, что надела вышиванку…”

— … В Купянск россияне зашли без боя уже 25 февраля. В городе находился наш отдел образования, наше руководство. Начальница отдела образования не пошла на сотрудничество с рашистами, она вовремя написала заявление… Конечно, я тоже говорила, что не буду работать на рашистов. Даже если они приедут ко мне... Они приезжали, предлагали очень большие деньги, награды по десять тысяч рублей, какие-то пайки, ещё говорили: “Вы будете жить как в раю”. Всё это создавало атмосферу, будто каждый без исключения должен согласиться на сотрудничество. У меня сразу возникла мысль, что я ни при каких условиях на это не пойду. Я не могла так поступить, понимаете? Потому что, как говорят, украинка — это не та женщина, которая надела вышиванку. А украинка — это та, у которой Украина в сердце. Я просто не могла переступить через себя.

Огромную поддержку я получила от своей семьи. В семейной беседе мы обсуждали этот вопрос, ведь понимали, что опасность рядом. И мой муж сказал: “Я и не ожидал от тебя другого. На работу с рашистами ты не пойдёшь”. И точно так же меня поддержали мои дети, которые были в Харькове. А потом уже начались бомбардировки Харькова. Дети были там, ходили на работу, разбирали завалы, вместе со всеми помогали нашим украинцам. Воспитание они получили достойное. Я считаю, что никто не предал — ни я, ни моя семья. Мы не стали прятаться, убегать, паковать вещи, уезжать за границу. Мы были дома и были уверены, что это ненадолго, что не может быть такого, чтобы они здесь хозяйничали.

Июнь. Список коллаборантов

— Ко мне приехал староста из Лесной Стенки. Во дворе был мой муж. Староста передал ему записку и быстро исчез. Записка была не в конверте — просто сложенный листок, на котором было написано, что я, как руководитель учебного заведения, должна подать в отдел образования списки тех, кто желает работать на новую власть. И немедленно нужно передать списки на вознаграждение — по 10 000 рублей. А ещё срочно предоставить информацию по учреждению: какие педагоги есть, какие учителя начальной школы поедут на курсы переподготовки, все расписания занятий, количество детей, количество учителей, число желающих работать на Россию и так далее. Я была в шоке. Как руководитель, я должна была это сделать.

Я собрала учителей, потому что на следующее утро мне нужно было ехать в Купянск и отчитываться по той информации, которую от меня требовали. А для себя решила, что эта информация в отдел образования будет последней от меня как от руководителя.

Некоторые учителя смотрели на меня растерянно. Я начала говорить, что мы справимся с этой ситуацией. Думала, каждый из них скажет: “Нет, я не пойду работать. Не включайте меня в список этих людей!” Но когда я обратилась ко всем со словами: “Уважаемые, вот такая сложилась ситуация, нам нужно подать список в отдел образования... Кто желает работать на оккупационную власть?” — все замолчали. И я поняла, что вслух, при всех, они не будут отвечать: боятся друг друга… Тогда я сказала: “Сейчас я зайду в кабинет директора, и каждый по одному будет заходить ко мне и говорить: да или нет. Хотя мою позицию вы все знаете однозначно. И думаю, что каждый из вас уже подумал, как он видит свою жизнь дальше”.

На это одна из учительниц сразу при всех ответила: “Ничего, выберем другого директора — будем жить ещё лучше, чем жили”. И когда учителя начали заходить в кабинет и говорить мне: “я пойду работать”, “я пойду работать”, “я пойду работать” — для меня это был просто ужас. Только учительница химии зашла и сказала: “Ни я, ни мой муж на сотрудничество не пойдём”. И сразу вышла.

— Из 17 человек девять пошли на сотрудничество. Я составила этот список, но внутри у меня был такой протест! Ну не может такого быть… Я им сказала: “Это предательство. Вы понимаете, что будут статьи, вас за это накажут? Как вы сможете смотреть в глаза своим детям? Вы пели гимн Украины, вы клали руку на сердце!” Одна учительница всегда, когда у нас была линейка, плакала. Так выходит, те слёзы были неискренними? Она получала грамоты от Министерства образования и науки за патриотическое воспитание детей — и сама пошла на сотрудничество! Понимаете? Я им об этом говорила. Я лично сделаю всё возможное, чтобы все узнали о наших предателях и коллаборантах, которые в это тяжёлое время не сплотились вместе, а стали думать о деньгах, о своём благополучии, о своих семьях. Одна учительница сидит и говорит: “Свою шкуру надо спасать, а не думать о каких-то идеологиях!” И потом я слышу от кого-то: “Ну вот вы, пожалуйста, скажите, Лариса Владимировна, вы пойдёте на сотрудничество? А то получится, что мы сейчас скажем “нет”, а вы скажете, что пойдёте!” Я им сказала, что на сотрудничество с рашистами я не пойду по той простой причине, что я украинка. И некоторые даже начали мне аплодировать.

Утром я отвезла все эти документы в Купянск. Но никаких списков на премии я не составляла. Единственное —взяла список людей, которые идут на сотрудничество. И всё. Я зашла в отдел образования, там как раз проходило совещание. Все были в сборе и строчили какие-то документы. Я наклонилась и спрашиваю: “Что вы делаете?” “Да уже пишем списки на вознаграждения.”

Директора школ. Один, второй, третий, четвёртый… Я говорю: “Что вы делаете?!” Открыла телефон: “Смотрите, вот статья о коллаборационизме. Вы же подставляете не только себя, вы подставляете свои коллективы!” Они на меня только непонимающе смотрели. И я уже начала опасаться, что нахожусь среди людей, которые не со мной. Как говорят, “белая ворона”. Но всё равно я держала свою линию.

Начальница отдела образования сказала: “Все, я этим процессом не управляю”. Процессом руководил человек, который на тот момент работал в отделе кадров. Ему передали все полномочия, и он собирал списки, настаивая, что все должны срочно их сдать, заверить печатями и поставить свои подписи. Я сказала, что делать этого не буду — ни подпись ставить, ни печать. Выбирайте директора из тех коллег, которые согласились на сотрудничество, а я работать директором не буду!

И в этот момент заходит глава нашей Куриловской громады — Сытник Николай Николаевич. Я всегда считала его патриотичным человеком, который постоянно поддерживал меня во всех моих действиях как руководителя учреждения. Мы общались до последнего, потому что заработная плата учителям начислялась до конца учебного года. Уже во время оккупации Украина нам платила — деньги перечислялись на карточки. Это была его заслуга как руководителя громады. То есть делали всё возможное, чтобы люди могли продолжать жить в таких условиях. Но когда он зашёл, я его просто не узнала. Он сказал, чтобы все немедленно шли в банк, сдавали списки на вознаграждения учителям и чтобы это было сделано прямо сегодня. Я говорю: “Я этого делать не буду!” Он вообще не обращает на меня внимания, продолжает дальше. Тогда я обращаюсь к начальнице отдела образования, той, которая работала ещё при Украине: “Скажите, пожалуйста, что я работать не буду, почему меня игнорируют? Я не буду подавать эти списки!” Тогда она сама обратилась к Сытнику: “Николай Николаевич, вот есть директор, которая отказывается от сотрудничества!”

Я одна из всех встала и заявила, что работать не буду. Он это спокойно воспринял, но я поняла, что там я лишняя. Забрала свою сумку, свои вещи и вышла с совещания. Следом за мной, закончив своё выступление, вышел глава громады и сказал — неофициально, а как-то по-человечески, как он всегда ко мне обращался: “Лариса, я всё понимаю, и ты знаешь моё видение этой ситуации, но ведь и меня тоже искали. Со мной тоже проводили беседы. Но я мужчина, а ты женщина. Ты же понимаешь, что с тобой может быть? Ты же понимаешь, я тебе ничем помочь не смогу”. Я ответила: “Мне помогать не нужно! Я сама сумею себя защитить”. Я очень, знаете, твёрдая в своих взглядах.

Июль. Первое предупреждение

— Я поехала домой. Но в школу меня всё равно тянуло — это моя, как говорят, колыбель. Это то место, в которое я вложила больше, чем в собственное жильё. Ну как я могла туда не ходить? Туда приходили все учителя. Те, кто решил работать на Россию, кучковались сами по себе. А те, кто меня поддерживал, были со мной. Я провела родительское собрание. Выступила перед родителями и сказала, что управлять школой я не буду: “Вы решаете судьбу своих детей. Я не могу вам указывать. Но война продолжается. И вам угрожает опасность”. Ходили слухи, что у тех, кто не отдаст детей в российскую школу, их будут забирать, отправлять в интернаты, угрожали расправой. А учителя-коллаборанты, которые согласились на сотрудничество с Россией, на родительское собрание не пришли — сказали, что по делам куда-то уехали. Им, возможно, просто было стыдно от того, что они предатели. Родителей пришло очень много. Сразу около двадцати человек забрали у меня документы своих детей с целью выезда, возможно, из региона. Тогда ещё как-то можно было выехать. Преследований тогда ещё не было, но учителя наблюдали за моей работой. И они доносили рашистской власти: мол, она раздаёт документы, не с кем будет работать. Они же были заинтересованы, чтобы школа работала, а тут такое.

И вот одна из них, воспитательница детского сада, заходит ко мне в кабинет и говорит: “Лариса Владимировна, вы очень много для меня сделали. Я очень долго искала работу, не могла её найти. Вы для меня стали как мама. Вы меня направляли, вы меня учили. И я просто говорю вам по-человечески: а давайте с нами? Ну вы же понимаете, будущего здесь уже нет”. На что я ей ответила: “Нет, я с вами не пойду. А за добрые слова в мой адрес — спасибо”. А она в ответ: “Ну хорошо, меня, возможно, и накажут, но я вам скажу. Против вас готовится заговор, на вас пишут письма учителя, которые пошли работать на оккупационную власть. Возят их в оккупационную администрацию. Пишут, что у вас проукраинская позиция, что вы всех призываете не идти на сотрудничество, что вас вообще надо подержать вниз головой за то, что вы делаете, что вам нужно отключить газ и свет, потому что всё это сейчас даёт Россия. Будьте очень осторожной”. И она вышла из кабинета.

Через некоторое время ко мне приехали из ФСБ. Приехали на белой машине — какой-то иномарке. Я была дома одна. В школу я уже почти не ходила, только иногда наведывалась. Это было начало июля. Как сейчас помню — консервировала помидоры. Я выскочила во двор, смотрю: какие-то люди зашли. Я даже не думала, что это рашисты. У меня такой мысли вовсе не было. Но когда вышла, увидела перед собой трёх вооружённых людей. Один из них был в балаклаве. Они были с автоматами, в военной форме. Представились, что они из ФСБ. Разговаривали по-русски. Спросили: “Это тут проживает директор лицея?” Я стою на пороге и говорю: “Да, это я”. “У нас к вам большие претензии. Мы знаем, что вам противно с нами разговаривать и на нас смотреть. Почему вы не подали списки вовремя? Люди остались без денег!”

Они ещё сказали, что я иду неправильным путём, что мне нужно серьёзно подумать, ведь Россия здесь навсегда, а Украина уже не вернётся. Так они и говорили: “Вы же понимаете, что сейчас приедет ещё один наряд, и мы не знаем, что с вами будет!” — начали меня запугивать. Я была словно под гипнозом: просто смотрела им в глаза и слушала. А когда они повторили, что здесь “Россия навсегда”, я ответила: “Это вы так думаете!”

— Если вы так нас ненавидите, почему остались? — спросили они.

— А почему я должна уезжать? Это мой дом, а вон там — моя школа.

Они смотрели на меня странно. Один всё время дёргался — явно психически неуравновешенный. У него даже автомат выпал из рук, ударился о порог и разбил плитку. Он нагнулся, схватил автомат — и его всего трясло. Посоветовали ещё раз “подумать” — и уехали.

Продолжение следует