Как врачи-волонтеры работают с пострадавшими от российской агрессии

Роман Голдман, идеолог проекта FRIDA

Донецкая область, безусловно, произвела на меня колоссальное впечатление, несмотря на то, что я служил в Израиле, в армии, был в горячих точках и в Ливане, и в Палестине. Но именно Донецкая область меня очень задела, возможно, даже немного травмировала, потому что я увидел боль людей, пострадавших от какого-то безумия своих соседей. От “друзей”, которые живут рядом. Безусловно, проект FRIDA и Бахмут за этот год произвели на меня сильные впечатления. Я понял, что нельзя останавливаться, что война приобрела затяжную фазу. Мы каждый раз думали, ну вот, еще одна скорая помощь, еще кого-то спасем. Я сразу понял, что война затяжная.

После Бахмута я понял, что останавливаться нельзя. Мы будем еще больше помогать. Наверное произошла трансформация, перезагрузка духовных и нравственных ценностей.

Когда в Бахмуте мы работали с детьми, я видел, как дети живут много месяцев под обстрелами, выходя по утрам, чтобы хоть немного увидеть солнце, зиму. Это дало мне полное переосмысление своей жизни и как волонтера, и как представителя белых халатов в медицине. Это была, пожалуй, одна из самых ярких человеческих эмоций.

Владислава Романюк капитан врачей-добровольцев проекта FRIDA

Мне сразу вспомнились две локации. Первая локация — это Харьковская область, Липцы. Не так далеко от Харькова, до 50 км. В тот момент, когда мы туда приехали, это была какая-то зона отчуждения. Дорога, по которой мы ехали, была полностью завалена неразорвавшимися снарядами. В домах и вокруг — тоже снаряды. Людей не было, когда мы приехали на место приема, это было одно из зданий, которое наполовину сохранилось. Что-то вроде Дома творчества. Несколько комнат были полностью разрушены, а половина вся заминирована, в них жили оккупанты когда-то. Мы приехали туда, всюду стекло разбито. Кругом разорванные вещи, какие-то доски. Мы увидели это и поняли, что сразу с командой берем себя в руки. Во-первых, нам нужно спрятать транспорт, во-вторых, нужно себе сделать место для приема. Что нужно врачу? Врачу нужен стол (это уже VIP условия) и стул. Для того чтобы провести УЗИ и ЭКГ нам нужна кушетка или что-то, куда может лечь человек.

Напротив этого здания была больница, в которой более 8 месяцев жили оккупанты. Российские военные жили там на всех этажах. Естественно, она уже несколько раз была осмотрена соответствующими службами. Мы пошли туда вместе со старостой, чтобы найти там какую-нибудь кушетку, какие-то столы. Наверное, это была не лучшая идея, потому что мы понимали, что за собой оставляют наши соседи, но уже через 30 минут мы начали принимать людей.

В таких местах мы совсем не говорим о количестве. Мы говорим о том, что эти люди находятся в вакууме, абсолютно сами. Они не могут вызвать скорую, они даже не могут обратиться к военным, потому что нет никого.

В тот день, если я не ошибаюсь, три человека мы увезли на госпитализацию: это были ургентные случаи. Это был инфаркт, острый панкреатит. Благодаря тому, что у нас было с собой какое оборудование, мы смогли установить эти диагнозы, мы все описали. Мы увезли их на своей скорой помощи.

Очень сильно поразил Бахмут. Ты был там со мной. Когда на бронированных машинах мы довольно небольшой командой, где-то 13-15 человек врачей, в касках, бронежилетах, подготовленные к тому, что мы можем увидеть, принимали в бомбоубежищах. Это одновременно были и Пункты Несломленности, но по сути — просто комнаты под землей с несколькими стульями и, возможно, с одной софой. Мы проводили там гинекологическое обследование, УЗИ, миниоперации, потому что у людей были нагноения, которые нужно было хирургам осмотреть и помочь.

Тогда произошла та история с военным. Это была тяжелая ситуация. В Бахмуте за несколько улиц были уже уличные бои, пострадал наш военный. Военный врач увидел нашу машину скорой помощи, мы уже собирались с приема уезжать. Он увидел, что среди нас есть врачи. Сказал, что нам нужно его [военного] забрать и увезти, потому что ему нужно возвращаться. Уже через 5-7 минут мы были в пункте, где еще около часа оказывали ему помощь прямо на полу перед входом, потому что он был полностью забит военными. И если я уже начала рассказывать эту историю, я ее завершу, потому что она закончилась хэппи-эндом. К сожалению, в тот момент мы были уверены, вряд ли наша помощь будет успешной. Потому что он сильно пострадал. Это было повреждение всех конечностей и осколочные раны в области шеи. Но через неделю он уже был в госпитале и пришел на консультацию к нашему лору. Это была случайность, но мы наведывались к нему и, слава богу, у него все хорошо.

То есть военный медик внезапно увидел вашу машину в Бахмуте, так случилось, что вы внезапно оказали помощь этому мужчине в Бахмуте в Донецкой области, потом со временем этот военный попадает в госпиталь, в котором опять же ваш врач-волонтер FRIDA?

Да.

Так вы везде буквально, от вас невозможно спрятаться.

Невозможно, да. Возможно, он хотел как-то спрятаться, но у него не получилось.

Мы знаем, что врачи и врачебные учреждения, где оказывается какая-либо медицинская помощь, гарантированно защищены от каких-либо атак: международное право запрещает бомбить такие учреждения, это должно как-то защищаться на международном уровне. Скорые нельзя обстреливать. Ты видела сама, как выглядят такие учреждения в прифронтовой зоне, на деоккупированных территориях, и, насколько я знаю, даже попадала под обстрелы при оказании помощи людям. Что ты можешь рассказать об этом? Насколько наш противник придерживается этих норм?

Конечно, все мы понимаем, что никаких норм права здесь нет. Я и люди, с которыми я общаюсь, никогда не допускаем мысли, что если врачи формируют какой-то выезд, они не пострадают, как другие люди.