Похороненные заживо, — воспоминания писательницы из Бородянки

1 марта мы были на Лесной, 6. Я, дочь, зять, двое внуков и мама моя. Ей 90 лет. С начала войны я не выходила, боялась. Зять постоянно бегал, хотел защищать [людей], а ему говорили — нет оружия. Первая колонна до нас дошла на третий день, она очень долго шла. Зять бегал, смотрел и фотографировал. А ему какой-то [мужчина] с танка машет. Спрячься, чтобы не расстреляли.

Когда они [россияне] ехали, мы сразу услышали выстрел из танка, а затем автоматную очередь по окнам. Тогда было страшно, но мы еще не знали, что такое страшно.

Мы к этим звукам привыкли. Это стало нормой. А потом, 1 марта, начался этот ужас. Когда полетели ракеты, когда полетели бомбы — это был сущий ужас. Все сидели в погребе, а зять не сидел. Все спали в погребе, а он — в доме. Он говорил, если нас засыплет, должен быть кто-то, кто откопает. Но в ту ночь, с первого на второе, мы все были в погребе. Зять маму на руках занес: ей 90 лет, старенькая она уже. Она не хотела идти в погреб, потому что не знала, как туда залезть. Говорила, мол, мне уже все равно умирать, я не пойду. А тут она выходит из дома на веранду — и у нее вырывает из рук дверь. Посыпались стекла, вылетели окна и двери. Зять ее на плечах занес в погреб, там мы и переночевали.

Что я видела? В дом напротив нас, возле круга, попала ракета. Я видела спустя время, как взорвался газ. В одной половине дома и во второй половине. А если бы там человек был неходячий? А если бы там был пьяный или еще кто? Эти люди сгорели бы заживо. Такое простить невозможно. У нас один погреб был в доме, а второй — в летней кухне. Большой, глубокий. Я только на порог ступила — возле меня что-то пролетело. Дважды такое было. Меня, наверное, Царица Небесная спасала.

Потом ночь, эта ужасная ночь. Зять говорит: “Все прячемся, закрываемся, потому что эта ночь будет ужасной”. И очень хорошо, что он пришел. Он закрыл крышку погреба, постелили доски, которые были, набросали подушки, ковры. Все туда перетащили, чтобы дети не простудились. Мы в погреб и началось…

Над нами летит самолет! Я вам хочу сказать, что много страхов есть, но не до такой степени. Когда над тобой, над твоей головой летит самолет, летит смерть на тебя, это очень страшно.

Я молюсь, я прошу: “Господи, защити нас! Защити нас! Боже!” А он снова летит к нам, вот-вот долетит. Я кричу: “Боже, отведи от нас беду!” Малыш начал плакать. Мне страшно, мы переключаемся на ребенка. “Не бойся, — говорим, — мы спрятались, нас здесь никто не найдет”. Ему было пять лет тогда, мы ему говорили, что играем в игру, чтобы ребенок не боялся.

Возле нас что-то упало, ухнуло, самолет разворачивается и снова летит на нас. Снова повтор: летит, смерть на нас летит. И снова я молюсь, я прошу Бога. А самолет над нами… Знаете, от этого ужаса можно сойти с ума. Снова ребенок плачет — и так трижды. Трижды над нами кружил и бомбил. Маленький переулочек, четыре дома, что им там нужно [было]? Или наводчик был? Я не знаю, что это было. Слава Богу, что бомба попала не в наш дом, но задела соседний. Было два неразорвавшихся снаряда. Если бы они взорвались, разнесло бы все в клочья. Там жила женщина, девяносто четыре года ей было, учительница русского языка, которая нас учила русскому. Положила свою жизнь, чтобы мы учили русский. И эти два снаряда ее убили.

Знаете, от этих чувств можно сойти с ума. Слава Господу Творцу, что не сошла. Внук теперь только понервничает, идет носом кровь. Мы переживаем за него. Стараемся, чтобы он не волновался. Я однажды увидела, как у ребенка идет кровь. Это ужас. Сколько горя нам причинили россияне. Сколько зла натворили.

Что с домом? Посыпался шифер, вылетели окна, дверь едва держалась. После того как мы вышли и увидели весь этот ужас, зять сказал: “Собираемся и уезжаем”. Оставили все. Кур забрали, а собака осталась. Плачу я по ней. Такая верная была собака, а я ее предала. Мы выехали сразу на дачу, а потом в Хмельницкий, а потом в Закарпатье. Вернулись в конце мая где-то.

Дом стоит, но в стенах трещины, пол начал разрушаться. Штукатурка падала, лило все ужас как сильно. Батареи порвало, все накрылось медным тазом. Печь в трещинах. Воды нет. Колодец был во дворе, приезжала комиссия, смотрела, там где-то был плавун, прошел сквозь колодец и забрал воду. Все рушится, как хочешь, так и живи.

Если бы Путина поставили передо мной и дали автомат, у меня бы рука не дрогнула. Я бы всю обойму в него всадила! Я курицу не могу зарезать, не могу никого обидеть. Но эту скотину… Я бы стояла и вспоминала, как они бомбили нас ракетами. Как он дал команду убивать моих друзей и знакомых. Их уничтожили, их больше нет. Как тех людей, что в подвале были. Пять дней люди в подвале кричали, выли. Их завалило, а орки не разрешали подходить.

Настоящие орки! Они не орки, они урки! Не разрешали подходить к подвалу. Там же невозможно было просто так людей вытащить. Там нужна была мощная техника, чтобы поднять плиты и вызволить их.

А они там плакали, кричали, проклинали. Потому что их никто не спасал. Их можно понять. Там они и похоронены. Заживо похоронены. Там нужно мемориалы ставить, чтобы люди ходили, молились и прощения просили, что не смогли их спасти. Это ужас! Просто ужас!