‘Мы ехали, а в нас стреляли’

24-го, в половине седьмого звонит соседка, кричит в трубку: “Ты что, спишь? Вставай! Бегом! Началась война!” Я вот сейчас рассказываю, аж вздрагиваю. Я не могла понять — как? Что делать? Так все и началось. Что я делала… Вышла на улицу к людям. Никто не мог понять, что дальше будет. Поток машин ехал не по Варшавской трассе, а из Гостомеля через Здвижовку и Бородянку. Просто машина за машиной.

Но еще работали магазины. 24-го, а может, 25-го начали закрываться. Очереди были. Люди разбирали все. Хлеб, консервы, все, что было. Никто ничего не знал, была паника. Я иду, что-то говорю, а внутри — страх. У меня никогда такого не было. Ты не знаешь, чего ты боишься. Что значит война? Как это? Ну, рассказывали по телевизору, дед рассказывал. Дед мой дошел до Берлина, вернулся, рассказывал. Но только эпизодами. Наверное, не хотел травмировать, потому что это страшно. Вот и мы этого страха насмотрелись.

Приехал муж из села, я говорю: “Уезжай, а я останусь здесь. Езжайте в деревню”. Подумала, что ближе к Гостомелю Бородянка, а село — туда дальше. Они — там, и мне будет поспокойнее. Вдруг под вечер сын приезжает и говорит: “Мама, я знал, что ты будешь бояться, я приехал”. А обратно уехать уже не может. Остался со мной. Жили между подвалом и квартирой. Первый этаж у нас, а подвал в соседнем доме. Вот мы туда-сюда и ходили.

Очень страшно было ночью. Мы сидели в подвале, кто-то расходился по домам. Страх как сильно нас бомбили! У меня этот страх остался до сих пор.

Вот сейчас мне сложно заснуть. Только под утро засыпаю. Не знаю — почему. Может, с годами пройдет, но очень мне сейчас тяжело. А ночью было страшно, потому что люди расходились, оставалось где-то семь человек. Было ощущение, что кто-то ходил мимо дома. И собаки обычно лают, а то подозрительная тишина была. Как кто пройдет — нам слышно. Может, кацапы ходили, мы уже сами не знаем. Утром очень холодно было. Приходим в пять часов домой, чуть теплеет, одетые ложимся в постель. А тут снова танки едут. Снова хватаешь сумку и снова бежишь в подвал. Россияне сначала ехали по окружной. А потом, наверное, кто-то подсказал дорогу, они съехали на улицу и пошли по центру.

И ведь как было: идет человек, может, рукой махнул или еще что. Один взмах — они сразу стреляют.

К тому времени уже у некоторых телефоны разрядились, свет исчез. Люди, которые могли куда-то дозвониться, рассказывали, что там застрелили [человека], сям... Начали бояться еще больше. А как иначе? Вот ехал мужчина на велосипеде — расстреляли. Здесь они все снесли: и школу разбомбили, и детский центр, и ЮНЕСКО. Фундамент только остался. За нашим домом прятались ребята, бросали коктейли Молотова. Россиянам что-то не понравилось, становится БТР или танк, разворачивается и по окнам стреляет. Шторы в квартирах загораются, все пылает. Их много было: 200-300 единиц. Танки, БТРы. Грохот такой был, хуже землетрясения. Как они проедут, мы выбегаем из подвала, смотрим, какие квартиры горят. Наши ребята бегали, пытались потушить. И так раза три пожар тушили.

Вот, например, моя квартира: окна выбиты, но квартира цела. Побито все, но это пустяки. Удар был сильный, дом напротив рухнул. Это первого числа, вечером, где-то в девять часов было. Мы сидели все в подвале, самолеты летали. На кругу, если ехать по Варшавской трассе, уже бомбили. Мы сначала услышали грохот, а потом над нами самолет пролетел. И бахнуло. От удара или еще от чего у меня пелена перед глазами и туман. Оглохла я. Вижу, что люди что-то говорят, но ничего не слышу. Где-то через сорок минут я начала отходить. Все боятся, никто не выходит. Потом уже, ближе к одиннадцати, вышли. Наш дом пылает, потому что мы одну квартиру не открыли и пламя пошло по соседним квартирам.

Смотрим, напротив дома нет. Там еще люди были живы. Кто-то подошел, хотел помочь, но чем? Их плитами придавило. Там и стоны были слышны.

Пошли мы по квартирам: волной выбило дверь, мы подняли ее, поставили на место и до второго числа, до утра, были здесь. А потом пошли, нас на улице Семашко подобрали соседи и отвезли в Поташню. Там я была где-то четыре дня, а потом поехала к куме в Галинку. Там была до 12 числа. Как мы ехали на машине во Львов — отдельный разговор. Во-первых, село Загальцы, рядом с Бородянкой. Там уже половины села не было, улицы разбитые. Вертолеты российские летали над Бородянкой и дальше над селами и стреляли.

Мы ехали, а в нас стреляли. Слышу — “дзинь”. Может, в машину попали.

Как мы доехали вдвоем, я не знаю. Это был ужас. Я еще испугалась, когда бомбили с самолетов. Это не передать словами: эти звуки и все остальное. Но, слава богу, выехали. Дети еще остались, потом они тоже выехали. Они уехали за Тетерев, а я была во Львове.

Приехали с младшим сыном, пошли домой, а там — ужас. Проволока, бумага, одежда, снаряды, пули. Проволоки очень много. Сказали — не ходите, потому что могут быть растяжки. Мы даже не разговаривали друг с другом. Как немые стояли и смотрели на этот ужас. Я представляю, как там сейчас в Луганской области, там вообще все стирают с лица земли.

Кацапов ненавижу! Сегодня вот, только начинается тревога, все в один голос: “Чтоб вы cдохли! Все!” Как только начинается тревога, все хором — чтоб вы сдохли все! Потому что нельзя так, с мирным населением — так нельзя.