МИХАИЛ ХЕЙФЕЦ. ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «МЕСТО И ВРЕМЯ» ИЗ ГЛАВЫ «БОРИС ПЭНСОН РАССКАЗЫВАЕТ»
27.12.2000
В день подписа-ния Хельсинкских документов потерял сознание и упал посреди барака Василь Стус. Бесконечные карцеры, недоедания, придирки и преследования — и началось кровоизлияние в разорванном же-лудке.
Я слушаю Боба с болью. Трудно найти человека благороднее Василя, но и менее приспособленного к лагерной жизни: он прям, мужественен и горд, как его стихи — таких в лагере ломают в первую очередь и не могут не ломать. Так здесь режим организован, чтобы гордых и смелых ломать первыми.
Вот пример: в январе 74 года умер в больнице заключенный литовец Клеманскис. «Он был по-лагерному хороший товарищ», — сказал о нем Василь. И вот Стус на проверке вышел перед строем: «Умер наш товарищ. Он лишен послед-него утешения: чтобы в последнюю дорогу его проводили те, кто делил с ним хлеб и соль.» — «Стус, прекратите заниматься агитацией!» — «.Давайте сделаем, что можем: снимем в память его шапки». — «Стус, прекратите!» Но все, даже «сучня», сняли шапки, весь строй. Возникло дело о «ми-тин-ге, организованном Стусом в лагере». На следствии он упрекнул начальника, майора Александрова: «Как вам не стыдно! Фашисты, и те отдавали гробы и урны с прахом заключен-ных, если это были их граждане, а вы.» Итог — шесть месяцев БУРа, лагерной тюрьмы. Так жил в лагере Стус.
— .Василь упал без сознания и залился кровью. Мы страшно перепугались. Я бросился на вахту, надавил на надзирателя — он позвонил в поселок. День был выходной, связаться с врачом долго не удавалось. Наконец кто-то на том конце провода обещал найти врача. Через час тот поя-вился, малость хмельной. Еще через час удалось добиться, чтобы Стуса отправили в стационарную больницу. Пока согласовывали дела с началь-ством, пока нашли носилки и решили «проблему транспортировки», пока утрясли вопрос с кон-воем — прошел еще один час.
Два зэка-расконвойника из соседней бытовой зоны в сопровождении четырех автоматчиков, собаки и надзирателя через три часа после при-ступа доставили Василя в больницу (она располо-жена в 300-х метрах), где до утра к нему так никто и не подошел.
Все это казалось особенно зловещим в дни под-писания Хельсинкского акта.
Незадолго до этого в «Правде» было сообще-ние, что болен Корвалан, и Академия меднаук вызвалась послать к нему в Чили группу профес-соров-специалистов. Славко Чорновил отправил эту заметку вместе со своим заявлением прези-денту АМН с просьбой оказать помощь Стусу, жизни которого грозит опасность совсем рядом от Москвы. Ответа, конечно, не последовало, но врачи лагерной больницы сами сделали, что могли: остановили кровотечение. Вскоре его вер-нули на зону, но он все еще лежал. Главный хирург больницы гордо заявлял: «Я вытащил Стуса из морга». Состояние Василя оставалось тяжелым, и мы просили отправить его снова в больницу, на что врач мрачно отвечал: «Я же не могу отнести его туда на руках.». Что было дальше с Василем, я узнал через год, потому что меня самого «дернули» с пятерки обратно на девятнадцатую зону.
А Василя в полумертвом состоянии этапиро-вали в Киев, где чекисты добивались, чтобы он с ними «побеседовал». Он отказался, заявив про-курору в их присутствии: «Человек не обязан разговаривать со своими убийцами». В Киев при-ехала его восьмидесятилетняя мать, прося о сви-дании с сыном. Вокруг тюрьмы жена водила его сына, десятилетнего Митрыка: «Вот тут тато.» Свидания не дали ни матери, ни жене. Из Киева Стуса увезли в Ленинград, где в больнице им. Гааза удалили две трети желудка. Оттуда при-везли к нам на 17-ю зону.
Я слушаю Боба с болью. Трудно найти человека благороднее Василя, но и менее приспособленного к лагерной жизни: он прям, мужественен и горд, как его стихи — таких в лагере ломают в первую очередь и не могут не ломать. Так здесь режим организован, чтобы гордых и смелых ломать первыми.
Вот пример: в январе 74 года умер в больнице заключенный литовец Клеманскис. «Он был по-лагерному хороший товарищ», — сказал о нем Василь. И вот Стус на проверке вышел перед строем: «Умер наш товарищ. Он лишен послед-него утешения: чтобы в последнюю дорогу его проводили те, кто делил с ним хлеб и соль.» — «Стус, прекратите заниматься агитацией!» — «.Давайте сделаем, что можем: снимем в память его шапки». — «Стус, прекратите!» Но все, даже «сучня», сняли шапки, весь строй. Возникло дело о «ми-тин-ге, организованном Стусом в лагере». На следствии он упрекнул начальника, майора Александрова: «Как вам не стыдно! Фашисты, и те отдавали гробы и урны с прахом заключен-ных, если это были их граждане, а вы.» Итог — шесть месяцев БУРа, лагерной тюрьмы. Так жил в лагере Стус.
— .Василь упал без сознания и залился кровью. Мы страшно перепугались. Я бросился на вахту, надавил на надзирателя — он позвонил в поселок. День был выходной, связаться с врачом долго не удавалось. Наконец кто-то на том конце провода обещал найти врача. Через час тот поя-вился, малость хмельной. Еще через час удалось добиться, чтобы Стуса отправили в стационарную больницу. Пока согласовывали дела с началь-ством, пока нашли носилки и решили «проблему транспортировки», пока утрясли вопрос с кон-воем — прошел еще один час.
Два зэка-расконвойника из соседней бытовой зоны в сопровождении четырех автоматчиков, собаки и надзирателя через три часа после при-ступа доставили Василя в больницу (она располо-жена в 300-х метрах), где до утра к нему так никто и не подошел.
Все это казалось особенно зловещим в дни под-писания Хельсинкского акта.
Незадолго до этого в «Правде» было сообще-ние, что болен Корвалан, и Академия меднаук вызвалась послать к нему в Чили группу профес-соров-специалистов. Славко Чорновил отправил эту заметку вместе со своим заявлением прези-денту АМН с просьбой оказать помощь Стусу, жизни которого грозит опасность совсем рядом от Москвы. Ответа, конечно, не последовало, но врачи лагерной больницы сами сделали, что могли: остановили кровотечение. Вскоре его вер-нули на зону, но он все еще лежал. Главный хирург больницы гордо заявлял: «Я вытащил Стуса из морга». Состояние Василя оставалось тяжелым, и мы просили отправить его снова в больницу, на что врач мрачно отвечал: «Я же не могу отнести его туда на руках.». Что было дальше с Василем, я узнал через год, потому что меня самого «дернули» с пятерки обратно на девятнадцатую зону.
А Василя в полумертвом состоянии этапиро-вали в Киев, где чекисты добивались, чтобы он с ними «побеседовал». Он отказался, заявив про-курору в их присутствии: «Человек не обязан разговаривать со своими убийцами». В Киев при-ехала его восьмидесятилетняя мать, прося о сви-дании с сыном. Вокруг тюрьмы жена водила его сына, десятилетнего Митрыка: «Вот тут тато.» Свидания не дали ни матери, ни жене. Из Киева Стуса увезли в Ленинград, где в больнице им. Гааза удалили две трети желудка. Оттуда при-везли к нам на 17-ю зону.