‘Жена будет сидеть в соседней камере, а сын — в Белгороде в колонии’. На Харьковщине оккупанты пытали директора школы

...Поселок Боровское Купянского района на Харьковщине. Россияне оккупировали его с первых же дней полномасштабной войны. Местные жители вспоминают, как каждую ночь пролетала над ними вражеская авиация, а со стороны Балаклеи и Изюма поднималось зарево. Впрочем, в самом поселке поначалу было спокойно: волонтеры привозили гуманитарную помощь, школьники учились дистанционно, работал сельсовет, даже украинский флаг висел на входе.

— Российские войска разве что мимо поселка проезжали, — вспоминает директор местной школы Виталий Алексеевич Чернов. — Возле нас есть село Волосская Балаклея. И первые колонны, похоже, считали, что там город Балаклея. И ехали туда. А когда понимали, что ошиблись, разворачивались и направлялись через Семеновку уже на город. Но у нас их не было.

Сначала россияне прошлись по всем охотникам, собрали оружие. Примечательно, что у них уже были списки. Причем такие, что было ясно: всех сдал кто-то из местных. Некоторые были записаны не только по фамилии, но и по прозвищу. Как оказалось, среди нас были и такие, которые ждали россиян.

Возле нас есть село Волосская Балаклея. И первые колонны, похоже, считали, что там город Балаклея. И ехали туда.

В июне в поселке появился “председатель” — один из местных изъявил желание сотрудничать с россиянами. Пошел к председателю поселкового совета за ключами. Она ему ключей не отдала. Тогда или военная полиция, или просто солдаты из комендатуры приехали и заставили ее отдать ключи. Но она перед эти успела забрать основные документы и печати. Вот с этого момента у нас, так сказать, установилась российская власть. Потом пришли чеченцы и сорвали наш флаг. Но российский — так и не повесили.

“Работать в российской школе не буду”

Всю весну школа работала дистанционно по украинской программе: были подключены электронные журналы, с учителями, которые успели уехать, была связь. В конце мая в Шевченково вызвали директоров школ со всей громады на совещание.

— Заходят представители “отдела образования Купянского района”, как они сами представились, — вспоминает Виталий Алексеевич. — Говорят, что все учебные заведения должны переходить под юрисдикцию РФ, будет только российская программа, обучение будет вестись только на русском языке. И приказывают подать списки тех, кто согласится работать. Я сразу сказал нашему начальнику гуманитарного отдела, что я принципиально не согласен работать и, скорее всего, буду выезжать.

Впрочем, в Боровском семья педагога оставалась все лето — все надеялись на контрнаступление и скорое освобождение. Ведь украинские войска стояли совсем недалеко от Шевченково. Но ближе к началу учебного года давление на директора школы усилилось.

— Ко мне приходил “председатель” и призывал работать в школе. Я сказал: “Работать не буду. И таких, кто изъявил желание работать, в нашей школе нет”. Я еще раньше сказал всем своим сотрудникам: “Смотрите сами, если хотите идти в российскую школу, я заставлять не буду, но помните, что у нас есть закон о коллаборационизме. Учителя, изъявляющие желание работать, будут считаться коллаборантами”. “Председатель” приходил ко мне несколько раз. Я выкручивался, говорил, что завязал с образованием и буду заниматься сельским хозяйством. А сам готовился к выезду.

Выехать из оккупированной Харьковщины в то время можно было только двумя путями: через Печенежскую дамбу или через Россию, страны Балтии, Польшу. Ехать решили большой группой: Виталий с женой и ребенком, сестра его жены с сыном и его товарищем.

— Проблема была в том, что этим двум ребятам исполнилось уже по восемнадцать лет, и их через дамбу россияне уже не пропускали. Через Прибалтику ехать мы не могли, потому что паспорта у них были просрочены, в 18 лет же нужно было поменять паспорт.

Сначала Виталий Чернов попытался договориться с человеком в Шевченково, который за деньги мог перевезти через дамбу. Однако, поездка все время откладывалась.

— Вдруг племянника жены арестовали россияне. Его обвинили в том, что он якобы снимал российскую технику и передавал эту информацию нашим. Мы уже готовились к отъезду и телефоны у нас были чистые. Но у него нашли какую-то карикатуру на солдата, на котором нарисована “Z”. Эта картинка была сохранена на телефон еще до войны, полтора года назад. Откуда она взялась? Ребята играли в какую-то онлайн игру и сбрасывали друг другу смешные картинки. А россияне решили, что он не уважает Россию, и продержали его неделю. Но потом отпустили. Говорит, серьезно не били, но несколько раз дубинкой попадало.

Затем Виталий Алексеевич договорился с другим перевозчиком, на этот раз из Купянска. Этот человек знал, как выехать через Прибалтику с просроченными паспортами. Но тронуться в путь директор школы не успел. За ним пришли.

“Снимешь с головы пакет — убью!”

— Открывается дверь, первым отталиквают моего пятнадцатилетнего сына, а за ним человек шесть с автоматами. Положили меня лицом в пол. “Бывший директор школы?” — “Да...” — “Где документы из школы?” — “Все в школе, я ничего не забирал, ищите в архиве”. Полностью перерыли квартиру. Искали документы, оружие, запрещенную литературу. Забрали пневматический пистолет и патроны к нему.

После обыска Виталия Чернова увезли в Купянск, в изолятор временного содержания. Этот ИВС располагался при Купянском районном отделении полиции. Мы уже писали об этой пыточной.

— Забрали шнурки, ключи, деньги и, что хуже всего, очки. А у меня зрение — минус десять. Поместили в так называемую прогулочную камеру. Там нет крыши. Обычно туда выводят задержанных на прогулку. Когда я зашел, увидел парня, у которого на голове был мусорный пакет, перевязанный скотчем. Только небольшая щель оставалась возле рта. У него спрашивали: “Почему ты в пакете? Сними!” Он говорит: “Если я сниму пакет, мне будет хана”.

Как-то раз тот пакет у него съехал, охранник выволок парня из камеры, избил дубинкой, перемотал снова ему голову пакетом и сказал: “Снимешь — вообще убью!”

Тогда днем было до тридцати градусов тепла, а ночью только шесть. Я был в футболке и в джинсах. Днем жарко, ночью очень холодно. Первый день ничего, а спать было невозможно, бетонный пол холодный. Задремать можно было на корточках, опершись о стену и подложив между холодной стеной и спиной пластиковую бутылку. На вторую ночь пошел дождь. Над частью камеры на решетку сверху бросили клеенку. И мы ночь провели, спрятавшись под той клеенкой.

Один из россиян забросил в камеру кучу украинских военных кителей: “Чтобы не подохли тут!” Хоть какое-то проявление человечности...

В этой камере было много нарушителей комендантского часа. С ними россияне быстро разбирались: били, а потом отпускали. Был парень, который сюда третий раз попадал. Он на наручниках несколько дней висел. В той прогулочной камере был такой себе турник. И к нему они цепляли людей. Люди могли висеть так сутки-двое. Руки у ребят синие были. Это мне рассказывали. При мне никого не цепляли надолго.

За слово “война” — удар током

— Надели наручники, на голову — мешок и повели на допрос. По тому, как вели, я понял, что ведут на второй этаж. Пока вели, слышал “издевочки”. Медсестра там у них была такая... “веселая” девушка. “Что это за тело повели?” — спрашивает. Заключенные для них были не людьми, а быдлом.

На допросе ФСБшник начал с простого вопроса: почему Виталий не хочет идти работать в школу? Педагог ответил, что, мол, уже отработал 25 лет и хочет на пенсию, заниматься сельским хозяйством. Потом разговор стал более жестким. Надо было назвать знакомых АТОшников, владельцев нарезного оружия, имена людей, враждебно относящихся к оккупантам.

— Я говорю: “Никого не знаю. Как война началась, только дома и на огороде — нигде больше не бываю”. Говорю хоть что-то, потому что если ничего не говоришь, — на мизинцах клеммы — они начинают бить током. Сначала разряды были болезненные, но терпимые. А потом... как только ему что-то не нравится, сразу бьет током. Я скажу слово “война” — ток: “Не война, а спецоперация!”. Насчет оружия что-то надо было сказать. А я вспомнил этого “председателя”, который на россиян стал работать. Ну, думаю, зараза, скажу, что у него есть. И сказал: “У него должно быть нарезное оружие, он человек богатый, у него должно быть стопроцентно!”

Виталия расспрашивали о женщинах из Боровского. Мол, они создали в поселке диверсионно-разведывательную группу. На все Виталий давал один ответ: “Ничего не знаю”. Хотя на самом деле его знакомые, действительно, передавали координаты российских военных нашим.

— Я под дурачка косил. А он психанул и пустил такой ток, что было чувство, будто глаза сейчас вывалятся.

В тот же день Виталия перевели в другую камеру. В помещении, рассчитанном на четырех человек, содержали 13 человек. Впрочем, после прогулочной камеры, где в качестве туалета использовали ведро, накрытое пластиковым мешком, она показалась Виталию почти удобной.

— Там хоть крыша и туалет были. Спали по очереди: кто-то на нарах, кто-то на матрасах под нарами и в проходах. Люди разные были. Главный по камере — из Харькова. Попал, по его словам, за то, что в паспорте на фото был в камуфляже. Когда в 45 лет он переоформлял паспорт, то использовал снимок, который делал когда-то на охотничье удостоверение. За это он отсидел 100 дней. Был человек, который заведовал сетью аптек. Был парень 18-летний...

Водили на допросы. Опять пытали током. Говорили: “Завтра поедешь с нами в архив, искать документы на школу”. Я говорю: “Там уже месяц новое руководство. Может, они там все поперекладывали”. “Не хочешь сотрудничать, так мы знаем, что у тебя семья есть. Жена будет в соседней камере сидеть, а сын в Белгород поедет, в колонию”. Я спрашиваю: “А сына за что?” “А ты думаешь, у тебя дома наркотиков нет?” Я и притих. Ночь была страшная. Лежу и думаю: “Сейчас начнут терроризировать жену с ребенком. Хоть бы она уехала!” А мы заранее договорились, что если меня заберут, она с сыном уедет немедленно.

“Подожгли все, что ФСБшники на нас нарыли”

— Прошла ночь, весь день никто меня не вызывает. В дверях было отверстие, чтобы передавать еду, его называли “кормушкой”. Когда “кормушка” закрыта, дышать совсем нечем в камере. Ее закрывали, чтобы камеру наказать. И вот мы слышим, куда-то все побежали. Потом у нас “кормушка” закрылась, и по всем камерам позакрывались. А потом охранник прошел и закрыл еще и на ключ все “кормушки”.

Начинаются взрывы. В соседней камере начинают молотить в дверь. Никто не отвечает. Начинают стучать сильнее. Слышим, выламывают “кормушки”. Охранники не реагируют. А взрывы раздаются уже где-то рядом. Слышим, в соседней камере характерный скрежет строительной пены, будто выдирают пластиковое окно. Вытащили стеклопакет. А за окном еще решетка. Ее выбить невозможно, она закреплена, кажется, в восьми местах. Слышим, решетку трясут. Взрывы. Нары в камерах приварены к полу. Звук такой, будто оторвали нары и выбивают уже нарами ту решетку. Дверь изнутри выбить нереально было. Окно проще. И в то же время думаем: “Сейчас придут охранники и начнется бойня”.

В соседней камере выбили часть решетки, нашли самого худощавого, он вылез, пробежался по двору, после него еще вылезли люди. Нашли окно, на котором не было решетки, выбили стекло, залезли в дежурку, нашли ключи. А мы сидим в камере. Слышим, что долго перебирают ключи. И наконец все камеры открыли.

Скрываясь от обстрелов, россияне оставили запертыми 150 человек. К счастью, всем им удалось вырваться из ловушки. Но они не знали, что началось контрнаступление. Казалось, как только закончится обстрел, россияне вернутся в ИВС. А беглецов без документов задержат на первом же блокпосте.

— Выбили дверь в комнату с вещественными доказательствами. Там все наши вещи хранились в пакетах. Все разобрали. Я наконец-то получил свои очки. Но паспортов в тех пакетах не было. Выбили дверь, ведущую внутрь полицейского участка. Нашли паспортный стол. Но и там не было наших документов. Пошли на второй этаж, где допросы проходили.

Выбили дверь в кабинет следователя. Ключи прямо в сейфе торчали. Там — какие-то документы, смартфоны. Моего нет.

Потом ребята начали рассматривать дела: АТОшники, их персональные данные, адреса. Ребята все это на стол бросили и подожгли прямо в кабинете следователя на столе. И так мы прошлись по всем кабинетам. Документы и смартфоны забрали. А все дела, которые нашли, все, что ФСБшники нарыли на наших, подожгли.

Кто-то поджег архив внизу. Подожгли в дежурке журнал с теми, кого арестовали. Для чего подожгли? Для того, чтобы если россияне вдруг, не дай бог, придут, они не могли по тем спискам обратно всех притащить. Здание в огне, в дыму. Я пошел в свою камеру, чтобы хоть что-то теплое найти, я же в футболке был. Смотрю — в прогулочной камере парень в наручниках, прикованный к двери. Стали пытаться его освободить. Ключей нет. Искали скрепки какие-то, притащили дрель. Как-то ребята его отстегнули.

“Людей из ИВС узнал бы среди толпы”

Вышли на волю. Я думаю: рядом — один блокпост, чуть дальше — другой, а у меня документов нет. Куда идти? Сел и сижу. И еще несколько ребят рядом. Начало светать. Идет их полицейский. Увидел, что здание горит. Спрашивает: “Ой, у вас тут, наверное, прилеты были?” Говорю: “Не знаю, может, снаряд или еще что...” — “А чего вы тут сидите?” — “Да документов нет!” “Ничего, на блокпосту скажете, что командир отпустил!..”

С документами или без — Виталий решил все же попробовать добраться до дома. По дороге встретил другого такого же беглеца. Он был из Купянска, поэтому уже успел зайти домой и привести себя в порядок. В пыточной побывал не только он, но и его жена.

— Там вообще история страшная. Женщина выносила мусор. Тут едет колонна россиян. Она выбросила мусор, идет назад, перед ней останавливается джип: “Вы помешали проведению военной операции”. Ей начали заламывать руки, женщина закричала. Муж выскочил из дома: “Что такое? За что вы ее?” Начал ее защищать, ну они их обоих и загребли. Дома дочь-подросток одна осталась.

Эти супруги и вывезли Виталия из Купянска на своей машине.

— Едем, видим: техника брошена, один блок-пост разбит, другой. Возле Сподобовки идут двое ребят. Сразу видно, что наши, из ИВС. В тот день в толпе людей я бы узнал тех, кто там сидел: взгляд совсем другой, убитое состояние. Остановились. Им в Шевченково надо было, они уже пешком 17 км прошли. Взяли и их в машину.

Высадили меня на повороте к Боровскому, а ребят повезли дальше, в Шевченково. Иду по дороге несколько метров — выходит военный. Думаю: ну все, приплыли... Сейчас меня упакуют — и на Белгород. А потом смотрю: синяя повязка, Вооруженные Силы Украины! Наши! Меня отвели к командиру, я рассказал, откуда я и кто. Он начал меня расспрашивать, где стоит вражеская техника.

Виталий рассказал ребятам из ВСУ обо всем, что видел в Купянске: расположение блокпостов, танков и БТР-ов. А потом супружеская пара из Купянска, которая как раз возвращались из Шевченково домой той же дорогой, рассказали нашим о всех коротких путях, которыми можно незаметно обойти вражеские блокпосты. Украинский флаг взвился над Купянском уже 10 сентября.

Когда наш герой наконец добрался домой, оказалось, что его близкие давно выехали с оккупированной территории. Теперь семья снова вместе. Боровское приходит в себя после оккупации.

Перевод: Международное общество прав человека (Немецкая секция)