‘Сосед еще был жив и звонил внучке, чтобы она достала его из-под завалов’, — житель Бородянки

О том, что началась война, я узнал по телевидению. А потом, где-то 26 или 27 февраля, я уже точно не помню, по улице Центральной пошла российская техника. Тогда я понял, что это — война.

Они начали обстреливать из пулеметов и пушек наш дом и тот, который стоял рядом. Дом напротив — 306-й, загорелся, в нашем выбило стекла, но он еще был цел. У меня нет близких родственников, так что некуда было уезжать. Я сидел в квартире, а жена с сыном прятались в подвале.

Взрывной волной в нашей квартире выбило стекла, поэтому я заклеивал окна пленкой. Было холодно.

Помню, как вечером жена поднялась из подвала поужинать и рассказала, что видела, как под домом какая-то машина стояла. Потом из этого авто вышла женщина и двое мужчин. Женщина говорит: “Тут же люди живут”. А мужчина ей отвечает: “Это не твое дело, делай свою работу”.

Подозреваю, что они установили маячок для самолета. Через час (я как раз чайник поставил, чтобы чай сделать) слышу — свистит что-то. Думаю — это ракета. Про самолет я сразу не подумал. Потом мысль — все, это конец. А буквально через секунды три-четыре — ба-бах! Удар, свет выключился и все… Мы были близко к эпицентру этого взрыва: все разрушилось, мебель разлетелась, а соседская стена упала в нашу спальню. Если бы жена была там, конец бы ей пришел. А так только дверь сорвало.

Сына контузило, осколками ему порезало грудную клетку, живот и лицо… Я тоже получил контузию.

Мы сразу выскочили из дома, выбежали в том, в чем были. Ничего не взяли с собой. Всё осталось в квартире. Думаю, это какая-то фугасная или зажигательная бомба была, ведь все быстро загорелось.

Кто мог подумать, что такое произойдет? Говорили, тревожный чемоданчик надо собирать. Он у нас был. Но разве его заметишь в такой ситуации? После взрыва все рухнуло, пыль, темно… Вдобавок, уже после первого удара бомбы, я потерял слух и почти ничего не слышал. Самолет сразу развернулся и сбросил вторую бомбу. Но я ее уже не слышал.

Когда немного оправились, я попросил терробороновца отвести сына в больницу, потому что уже был комендантский час и самостоятельно идти было опасно. Жена пошла ночевать в какой-то сарай с соседями, а я остался у разрушенной квартиры. Утром вернулся сын из больницы, и вдруг мы увидели, как снова летят российские самолеты. Они сбросили бомбы на девятиэтажки.

Потом мы собрались и поехали к знакомым в село Загальцы, это где-то в 10 километрах от Бородянки. А уже оттуда жена с сыном уехали в Ровенскую область. А я остался и всю оккупацию пережил. Россиян видел, они заходили в дом. Перелезли через забор, а собака начала лаять.

Я увидел, что он перезарядил автомат и хочет стрелять. Говорю: ”Куда стреляешь”?! Собаку загнали в будку.

Я снова говорю: “Что вы хотите?” А они: “Да вот, мы смотрим, нет ли ДРГ…” Потом они сказали написать на заборе ”Здесь живут люди”.

Это, думаю, для того, чтобы они знали, куда можно лезть грабить, а куда — нет.

Первого апреля россияне вышли из Загальцев, из Бородянки, из Киевской области. И я вернулся в Бородянку. Квартира вся сгорела. Я посчитал, что как минимум 10 человек погибли, и это только те, кого я знал лично. Один из них — врач, его жена и ребенок. Врача нашли, а жену и ребенка — нет.

Еще мой сосед — прокурор погиб, это из его квартиры упала стена в нашу спальню. Рассказывали, что панельная плита обрушилась на него, он еще жив был. Внучке звонил, просил, чтобы его вытащили. Он погиб, сгорел. Их тела достали только в апреле.

Ко всем россиянам, как к народу, у меня отношение неплохое. А вот к Путину и военным, конечно, отрицательное.